Путь к перевалу - [11]

Однако слова Михаила напомнили о только что закончившемся заседании правления. Сколько резких и несправедливых речей пришлось ей там выслушать. Мол, прошлогодние неудачи расхолодили ее звено, и этой весной девчата работают без огонька, — теперь уж не жди на их заовражном участке сносного урожая.

А ведь все это не так. Они с подругами стараются. Но что можно сделать на отощавшей, давно не видевшей удобрений земле? Когда она в прошлом году вернулась домой из города и председатель уговаривал возглавить молодежное звено, ей обещали все. А теперь говорят, что с удобрениями и дурак хороший урожай получит.

Таня зябко передернула плечами:

— Пора домой.

— Таня…

— Ну что пристал? Завтра вставать-то, знаешь, когда! — Она повернулась и побежала с косогора. Михаил молча двинулся за ней. Село спало. Только где-то вдали, у клуба, слышались частые переборы гармоники, да кое-где у ворот раздавался приглушенный смех.

Подойдя к своей калитке, Таня взялась за щеколду. Но Михаил потянул ее за рукав:

— Таня…

Она обернулась.

— Таня, я…

— Опять — я! Вчера — я, позавчера — я. А дальше что?

— Да пойми, наконец, что я…

— Понятно! Спокойной ночи. — Таня решительно тлкнула калитку и, быстро поднявшись на крыльцо, с силой захлопнула дверь.

— Ты что, полуночница, дверями-то гремишь? — послышался заспанный голос матери. — Тише! Постоялец в боковушке спит.

— Какой постоялец?

— Председатель привел. Говорит, ненадолго.

— Кто же он? Откуда?

— Чудной такой! Говорит, из города, с ниверситета, что ли. А сам одет — так себе. За плечами — мешок. В руках — молоток. Ну, чисто печник или жестянщик какой. Да больно уж молодой.

— А зачем он к нам?

— Да, вишь, овраги ему наши понадобились. Изучать, говорит, буду.

— Много их, таких-то! Ездят, изучают, а толку — ни на грош.

Таня сбросила туфли и, не зажигая света, налила из кринки молока. Какого толку хотелось ей от тех, кто ездит и изучает, она и сама не знала. Сегодня ей все было не по душе…

Наутро Таня поднялась раньше обычного. Наскоро поплескалась у рукомойника и, не дожидаясь, когда закипит самовар, принялась за простоквашу. Время от времени она посматривала на дверь боковушки и прислушивалась. Но там было тихо.

«Ну и спит! Все они, городские, такие», — подумала Таня с неприязнью. Она торопилась уйти на работу до того, как встанет их гость, а между тем ей хотелось хоть краешком глаза взглянуть на постояльца.

Но уже и самовар вскипел, и мать возвратилась от стада, а дверь боковушки все еще не открывалась. Таня с досадой отодвинула недопитый стакан и, собираясь на ходу, бросила матери:

— Буди своего постояльца-то! Заспится.

— И-и, милая! Да он уж давным-давно ушел. Я еще только самовар начинала ставить, а он молока выпил, схватил свой молоток и — поминай, как звали! Чудной…

Вот тебе и городской! Ни слова не говоря, Таня повязала косынку и вышла на улицу.

***

А тем временем «чудной постоялец», аспирант Андрей Бардин, стоял на берегу Волги, у подножья высокого обрыва, и внимательно рассматривал мрачные голые уступы. За спиной Андрея искрилась на солнце широкая гладь водохранилища. Вправо и влево по склону сбегали почти к самой воде пышные заросли орешника. В густой росистой траве вспыхивали то тут, то там алые глазки шиповника. А он смотрел только на обрыв, не видя ничего, кроме этой каменной громады, взметнувшейся на высоту десятиэтажного дома.

— Ну и красота! — сказал он самому себе.

Давно уже собирался Андрей осмотреть это обнажение. Еще в прошлом году заметил его с борта катера среди яркой зелени береговых уступов и уже тогда прикинул, что здесь должны выходить на поверхность те неуловимые верхневолжские слои, в поисках которых он облазил все окрестные овраги и исколесил не один десяток километров по ручьям и речкам, сбегающим с водораздела.

До сих пор Андрею не везло, — всюду, где ни бывал, они оказывались прикрытыми мощным чехлом современных наносов. А здесь все на виду, открыто. Словно специально для него природа срезала огромный массив осыпи и обнажила почти всю толщу осадков древнего юрского моря, некогда заливавшего большую часть Русской равнины.

Андрей сорвал с головы кепку и взъерошил волосы. Немало надежд возлагал он на это обнажение, но действительность превзошла все ожидания. Прямо перед ним возвышалась гладкая, будто срезанная ножом, стена голубоватых мергелей. Они поднимались метров на пять-шесть и там венчались узким, чуть выступающим карнизом известняка. Белый, ослепительно сверкающий на солнце, известняк тянулся вдоль всего обнажения. А над самым карнизом огромным многоярусным уступом нависла толща черных мергелей и глин, прорезанных пластами горючего сланца и прикрытых пачкой искрасна-бурых, тонко исчерченных жилкой глауконитового песка конгломератов.

В этой объемистой пачке, где-то в верхней части ее, и лежали неведомые слои, ради которых Андрей приехал сюда и которые манили его теперь со своей недоступной высоты.

«Да-а! Снизу к ним не подобраться. Разве, сверху? — Андрей отошел в сторону и прикинул высоту обрыва. — Но без хорошей веревки об этом нечего и думать. Так что, хоть и близок локоть…» — Он вынул тетрадь и начал набрасывать общую схему обнажения.