Путь хунвейбина - [22]

В леворадикальном сознании живет миф о мае 1968 года. «Революция в сердце Европы», «революция воображения», «требуйте невозможного», Париж, красные флаги, черные знамена, баррикады, булыжники в полицию. И главные герои этого праздника – молодежь, студенты. «После мая 1968 года, мы верим, что революция вышла на наши мостовые», - якобы заявляли «Красные бригады». Советской литературе я прочел, что в событиях мая 1968 года активно действовали некие «анархо-троцкисты», именно они втягивали студентов в опасные авантюры, а после спада массового движения обратились к вооруженной борьбе. Все это неверная информация, точнее – передернутая, но другой-то я не знал.

И вдруг выясняется, что Пьер, этот мужчина с мало примечательной внешностью банковского служащего, - активный участник событий 1968 года! Человек из легенды… И это тоже подействовало на меня.

И в конце концов, мы в принципе говорили с Пьером на одном языке, обсуждали темы, которые меня волновали: о рабочем классе, рабочем контроле, о мировой революции, а мои бывшие товарищи анархисты несли ахинею о самосовершенствовании, о внутренней свободе, о ненасилии, то есть доводили до абсурда то, что проповедовали наши доморощенные либералы. Кто мне после это был ближе? Пьер или российские анархисты? Естественно, Пьер.

Я еще спорил с Пьером, защищал Махно, анархистов подполья, осуждал произвол большевиков, но внутренне я уже стал троцкистом, даже еще не прочтя книгу Троцкого «Преданная революция». Точнее – я не стал троцкистом, я согласился им стать, исходя из соображений революционной целесообразности. Для меня это был необходимый компромисс, союз. Наверное, мои предшественники - анархо-большевики и максималисты, - руководствовались соображениями, что и я, заключая союз с большевиками. Они проиграли, союзник оказался сильнее и вскоре раздавил их за ненадобностью. Но что было делать мне? Замкнуться в АКРС как в секте, продолжать с дебаты о внутренней свободе и о насилии или заключить союз с опытными людьми, чтобы с их помощью в короткий срок создать боеспособный революционный коллектив? Я не мучался муками выбора. Я созрел для быстрого решения. Хорошо, Пьер, я прочту «Преданную революцию», и мы обсудим с тобой «этот текст». Но разве дело в тексте?

Хотя текст подействовал, произвел на меня впечатление. Для следующего, 11-го, номера «Черного знамени» я написал передовицу «Гуманизм и социальная революция». В общем и целом эта статья была похожа на мои предыдущие тексты, я обличал лицемерие либералов и парламентской демократии, оправдывал революционное насилие. Эпиграфом я взял изречение Михаила Бакунина - «Кто опирается на абстракцию, тот и умрет в ней», в самом тексте, как и раньше, обильно цитировал Бакунина.

Но, рассматривая вопрос об информационном терроре государства, я сослался на слова Троцкого: «Цинизм бюрократии в обращении с общественным мнением не знает пределов». Я пытался объяснить, почему бюрократия стремится опорочить тех, «чьими именами клянется в своих проповедях и молитвах»: «Марксизм и ленинизм имеют ярко выраженную революционную направленность, дают анализ вызревания революционной ситуации, элементы которой сейчас имеют место. Это-то как раз и невыгодно властям. Всеми силами они стараются лишить складывающую революционную ситуацию субъективного фактора, то есть того момента, когда благодаря действиям революционного авангарда, революционная идея завладевает массами». Пока, писал я, бюрократия не отказывается от марксизма на словах, «это было бы равносильно потери власти». Очернительство марксизма бюрократия доверила либеральной оппозиции, которая «своей антиреволюционной пропагандой» получает «право на существование и даже лакомый кусочек власти».

Дальше я еще несколько раз процитировал Троцкого. Назвал его единственным человеком «из ленинского окружения, который сохранил верность знамени революционного марксизма и ленинизма».

В принципе в тексте легко можно было обойтись и без ссылок на Троцкого. Но я хотел сослаться, чтобы анархистская тусовка заметила изменения в нашей идеологии, в нашем настроении. Марксизм из господствующей идеологии вновь превращался в гонимое, охаиваемое учение. Воспевание Бухарина, «прочитывание Ленина заново», отошли в прошлое. В моду вошел ярый антибольшевизм. И нонконформистский дух заставлял меня с этой модой бороться, используя в частности идеи Троцкого, с которыми я только что познакомился.

Правда, в том же номере «Черного знамени» мы поместили перевод антибольшевистской статьи американской анархистски Эммы Гольдман «Как я разочаровалась в России».

Анархистская тусовка, конечно, заметила то, что я выступил в защиту марксизма. Моя статья не понравилась всем, особенно москвичам. Формально мы еще числились в Конфедерации анархо-синдикалистов, и Андрей Исаев завил, что в ближайшее время поставит вопрос о нашем исключении из конфедерации. Однако произошло это в конце лета, мы сами спокойно вышли из КАС, но до этого произошло еще много событий.

Мое сближение с троцкистами почти все активисты АКРС восприняли безболезненно, никто из нас не был «чистым анархистом», скорее мы были теми, кого во Франции называют гошистами, то есть леваками, ультралевыми радикалами. Только Илья Вольберг как-то напрягся.