Путь хунвейбина - [16]

Петя Рауш с компанией организовал сквот на улице Петра Заслонова, то есть почти в центре Питера, недалеко от Московского вокзала. Чем они занимались? Просто жили. Я мало общался с Петей, но слышал, что он бросил учительствовать, ушел из дома, из семьи. Причем из школы он даже не увольнялся, а просто в один прекрасный день перестал туда приходить. Для Руаша, как тогда, так, наверное, и сейчас, анархия – это образ жизни, эстетический жест. Думаю, идеи для него тоже важны, но важны настолько, насколько они подтверждают его жизненный выбор. Что касается активистского действия, то я не знаю ни об одной его акции. Может быть, он что-нибудь и устраивал, я просто об этом не знаю. Знаю, что он жил за на деньги, вырученные с продажи его газеты «Новый свет», ездил пикетировать атомные электростанции, а последние шесть лет и каждое воскресенье стоит на Малой Конюшенной в пикете против войны в Чечне.

Конечно, тогда вокруг Пети образовался кружок сподвижников. Это были те, кого вряд ли бы поняли те, кто учился в спецшколе - не знаю, кто точно, но какой-то «спецконтингент». Они захватили две квартиры в маневренном фонде: на первом этаже и на втором. Рауш жил на первом, и его совсем не смущало, что в туалете не работает слив, а из унитаза выскакивает здоровая крыса. С обитателями квартиры на втором этаже Петя общался с помощью самодельного телефона: от трубки к трубке была протянута проволока, и каким-то образом звук бежал по этой проволоке. Я лишь однажды посетил сквот Рауша, когда нас, анархистов, снимали там для модной в конце 80-х программы «Пятое колесо».

Правда, один паренек из компании Рауша работал с нами, анархо-коммунистами, а точнее, ходил со мной распространять «Черное знамя» к проходным заводов.

Мы старались доказать разбуженным перестройкой обывателям и средствам массовой информации, что анархизм – это не «Цыпленок жареный», а освобождение личности и коллективный свободный труд, то есть настоящий коммунизм. А Петя и его друзья, наоборот, преподносили им образы «Свадьбы в Малиновке». У Рауша была даже какая-то теория, что нужно не разрушать стереотип, а использовать его. И обыватели, и журналисты из-за лености мысли не любят «зрить в корень», им легче было воспринимать за анархизм то, что предлагали экзотические персонажи со сквотов.

Все привыкли, что «Анархия – мать порядка!». Причем тут рабочее самоуправление, захваты предприятий, «планирование экономики снизу», какие-то вольные советы? Свободный коммунизм – это что-то слишком странное, тяжелое для понимания. Мы же знаем, что коммунизм – привел в Россию в тупик, в то время, как весь цивилизованный мир двигался в другом направлении! Вот почитайте, что пишут в «Смене» и «Огоньке»! Только внедрение рынка и разрешение частной собственности вернет нас в цивилизованный мир. А вы о свободном коммунизме! Что это такое! Коммунизм - это ГУЛАГ. Вот и Солженицын пишет… Словом, пробить интеллигентские обывательские предрассудки было очень тяжело.

Но, наверное, в анархизме действительно есть что-то такое, что привлекает сумасбродов. Слабость анархизма в его элитарности, что ли. Воспринять призыв к свободе способны даже обезьяны. А вот для того чтобы понять, что свобода опирается на ответственность каждого из нас, нужны мозги. Неслучайно, что в XX веке некоторые анархисты превратились в фашистов. Последовательное развертывание анархистской философемы заканчивается элитарностью, с которой начинается революционный фашизм. Радикальные анархисты предлагают выбирать: свобода или смерть. Но если выбор обозначен столь жестко, то свобода превращается в удел героев, «живущих рискуя».

Забегая вперед, скажу, что я тоже не избежал соблазна причислить себя к контрэлите, которая «понимает жизнь как задание», для которой «свобода – испытание». Меня вдохновляли идеи Хосе Антонио Примо де Риверы и программа Бенито Муссолини до похода на Рим. Но подробнее об этом чуть позже.

Другая часть анархистов, в основном - в провинции, в Саратове, на Урале, занялась экологическими делами. Они ездили пикетировать атомные станции, свалки химических отбросов. Это благое дело. Но оно не для меня. Бороться за спасение окружающей среды, не поднимая вопроса, в чем социальная причина ее загрязнения, значит, вольно или невольно быть сторонником «доброго», «цивилизованного» капитализма.

Третья часть анархистов, реформисты, стали обслуживать профсоюзный истеблишмент, а потом и сами стали ведущими фигурами этого истеблишмента. Это произошло с московской группой «Община». Харьковские анархисты активно сотрудничали с либералами, а толстожопый ненавистник однополой любви Рассоха стал местным депутатом от какой-то украинской либеральной партии.

Короче, в анархистской среде, в этой несвежей тусовке хиппи, экологов и сквотеров, я со своим «рабочизмом» чувствовал себя чужым. Да, я один из первых анархистов перестроечной поры, но ведь не повесишь на себя объявление: «Я - заслуженный анархист!». Все считали, что настоящие анархисты – это те самые несвежие персонажи со сквотов. Благо, они полностью соответствовали обывательским представлениям об анархистах: папахи, кирзачи, черные знамена с золотой бахромой…