Путь домой - [52]

— Научный отдел! Выделить сотрудников для обработки этой информации!

— Фотоателье! Все на пленку! Готовность номер один!

— Аппаратная! Обеспечить непрерывную трансляцию! В эфир может пойти передача с любого из мониторов!

— Средне-западный филиал! Выделите дополнительную телебригаду в Кошоктон, Огайо. Рушатся дома-пузыри!

— Студия видеозаписи! Регулярно повторяйте сцены разрушения домов-пузырей!

Редактор неожиданно остановился, словно спохватившись, что делает не совсем то, и устало обратился к своему помощнику:

— Господи Иисусе! Мэннинг, продолжай, а я пойду за установками.

Он поднялся, поправил галстук и направился к боссу.

— Сэр, разумеется, это для нас грандиозная сенсация. Но я бы хотел услышать ваше личное мнение по этому щекотливому вопросу. Я понимаю, что у вас самого есть некоторое количество акций ДМЛ. Поэтому, сэр, естественно, может возникнуть тенденциозность в освещении событий. Я хотел бы знать — благоразумно ли, исходя из высших интересов общественности, поднимать большой шум вокруг этой истории?

— Благоразумно, — ответил главный редактор, проявляя истинное благородство журналиста, для которого не должно существовать ни страха, ни фаворитов.

— Спасибо, мистер Хаббл, — произнес несколько удивленно редактор.

Он почти на цыпочках, пятясь, покинул Высшее Присутствие. Своему же помощнику сказал:

— Иногда я думаю, что босс не такой уж, в конце концов, эгоистичный проходимец.

Затем, набрав полные легкие воздуха, завопил по интеркому:

— Кто-нибудь связался с кем-то из администрации ДМЛ?

Глава 21

Кабинет Нормы Лавин был просто роскошным.

Но это не приносило ей особого удовлетворения. Райан считал, что ей лучше всего оставаться на время в своей квартире. Вот она сидела и размышляла.

О банкротстве ДМЛ. О разрушении домов-пузырей. Уничтожена память об ее отце — музейный экспонат первого дома. Неужели это столь необходимо? Неужели все нужно было уничтожить, столь гнусно и оскорбительно, не щадя ничего святого?

Со мной обращаются вроде как с неполноценной, только потому, что я женщина. Этот нахал Хаббл, привыкший лапать девушек. Котт, напускает на себя отеческий вид и смотрит свысока, будто на маленькую девочку. Мандин с этим его… с этим его…

Она задумалась. Мандин с этим его нудным, вызывающим раздражение обращением, будто я не женщина, а…

Она очень много об этом думала. А что ей оставалось еще делать?

Пока не увидела, как один из телохранителей, торчавших в вестибюле, не заговорил в свою дубинку.

Поначалу реакция Нормы была такой же, как и у любого другого, кто увидел бы человека, говорящего в полицейскую дубинку. Она посчитала, что он рехнулся.

Этот чудак забился в угол так, чтобы его не было видно. Но он забыл об окне прямо наверху, откуда праздно глядела в вестибюль Норма. Да и произнес он всего лишь несколько быстрых слов.

Норма решила, что он просто репетирует, как будет просить у начальника прибавку к жалованью.

А может быть, он на самом деле чокнутый? Это было наиболее разумным объяснением, поэтому она забыла об этом и снова подумала с налетом грусти о днях в Белли-Рэйв, когда она и Мандин работали вместе; бок о бок: Когда она была банкротом, а он — нищим, когда все было иначе, чем сейчас — она на пороге того, чтобы стать миллиардершей, а он — такой занятый, такой деловой…

Черт бы его побрал, этого Мандина. Странно… она еще никогда не посылала к черту мужчину, который не удосужился обратить на нее внимание.

Прошло три дня, прежде чем скука Нормы перевесила здравый смысл в отношении людей, говорящих в дубинку, но даже в этом случае ничего бы не произошло, если бы не взяла отгул мисс Элберс.

Мисс Элберс была служащей, которую Норма заметила говорящей в цветочную вазу.

Ваза продолжала стоять на столе мисс Элберс. Норма несколько раз прошлась по комнате, не обращая на нее особого внимания. Ваза была точно такой же как и любая другая цветочная ваза в этом доме.

Но Норму одолевала скука. В перерыве между чашечками кофе она сфотографировала в нескольких ракурсах эту китайскую вещицу высотой в восемь дюймов. И у нее ушло еще три дня, прежде чем она надумала показать фотографии одному торговцу китайскими безделушками.

— Мне она не нужна, леди, — быстро ответил торговец. — Это копия, причем довольно плохая.

Она протянула ему деньги. Он удивился, но пояснил:

— Это копия одного очень известного образца китайской погребальной урны. Если мне не изменяет память, — а она, никогда его не подводила, — это урна из городка Ну-Чана, находящегося неподалеку от Сюйчжоу. Пропорции образца переданы верно, то же самое можно сказать и о раскраске. Но иероглифы на четырех барельефах и на пояске вокруг горловины не те. На погребальных урнах всегда изображаются иероглифы, означающие «никогда», «гора», «зрелость», «зелень». Не знаю, что означают иероглифы, изображенные на этой копии, но они не те, которым положено здесь быть. Думаю; вас ввели в заблуждение, мисс.

— Спасибо, — задумчиво произнесла Норма.

Дальнейшее расследование вывело ее на профессора Колумбийского университета, который мог перевести иероглифы.

— Это какая-то галиматья. Клянусь, китайская письменность не содержит таких иероглифов, — произнес знаток, морща лоб над фотографией. — Должен признать, что начертания этих знаков очень напоминает иероглифы китайской письменности, и поэтому неспециалистов очень легко обмануть. Но какой в этом смысл? Раз уж кто-то потрудился подделать вазу и расписать ее, разве так уж трудно было воспроизвести подлинные иероглифы? Непонятно.