Пустыня в цвету - [12]

– Господи! Он и не думал жениться! – закричала Джин.

– Нет. А они очень милые девушки. Не то, что дочки священников.

– Вот спасибо!

– Да я о тех, уличных. Они всегда рассказывают, что папа у них священник, когда хотят с кем-нибудь познакомиться. Неужели вы не слышали?

– Тетя Эм, Джин ведь сама дочка священника! – сказал Хьюберт.

– Но вы уже два года женаты! Кто это сказал: «И будут они плодиться и размножаться»?

– Моисей? – спросила Динни.

– А почему бы и нет?

Взгляд тети Эм остановился на Джин, та густо покраснела. Сэр Лоренс поспешил вмешаться:

– Надеюсь, Хилери так же быстро обвенчает Клер, как вас с Джин, Хьюберт. Тогда он поставил рекорд.

– У Хилери такие дивные проповеди, – сказала леди Монт. – Когда умер Эдуард[7], он говорил о царе Соломоне во всем его блеске и славе. Очень трогательно! А когда мы повесили Кейзмента[8], – помните, какая это была глупость? – о бревне и сучке. Он тогда был у нас в глазу.

– Если бы я могла любить проповеди, – сказала Динни, – я любила бы только проповеди дяди Хилери.

– Да, – сказала леди Монт, – он умудрялся стащить больше леденцов, чем любой другой мальчишка, а вид у него был ангельский. Тетя Уилмет и я, бывало, держали его за ноги вниз головой, – знаете, как щенка, – думали, он хоть что-нибудь отдаст, но нет, он так никогда ничего и не отдавал.

– Ну и семейка же у вас была, тетя Эм!

– Ужасная! Отец наш – не тот, что на небесах, – старался видеть нас пореже. Мама, бедняжка, ничего не могла поделать. У нас совсем не было чувства долга.

– Зато теперь у вас его хоть отбавляй; странно, правда?

– А у меня есть чувство долга, Лоренс?

– Безусловно, нет.

– Я так и думала.

– Но, дядя Лоренс, разве, по-твоему, у Черрелов не слишком сильно развито чувство долга?

– Разве оно может быть слишком сильным? – спросила Джин.

Сэр Лоренс поправил монокль.

– Ты ударилась в ересь, Динни.

– Но ведь в чувстве долга и в самом деле есть какая-то узость. И отец, и дядя Лайонел, и дядя Хилери, и даже дядя Адриан прежде всего думают о том, что они должны делать. Они пренебрегают своими желаниями. Это, конечно, красиво, но довольно скучно.

Сэр Лоренс выронил монокль.

– Твоя родня, Динни, – сказал он, – типичные мандарины. На них зиждется империя. Все наши знаменитые школы – Осборн, Сандхерст, – да что там, разве только это? От поколения к поколению, с младенческих лет. Впитано с молоком матери: служение церкви и государству – очень любопытно! Теперь это редкость. Весьма похвально!

– Особенно если благодаря этому они могут держаться на верхней ступеньке лестницы! – пробормотала Динни.

– Чушь! – воскликнул Хьюберт. – Как будто в армии об этом думают!

– Ты не думаешь потому, что тебе незачем, а если понадобится, еще как будешь думать!

– Туманно, – возразил сэр Лоренс. – Ты хочешь сказать, что если что-нибудь будет грозить их благополучию, они взбунтуются, говоря, что без них нельзя обойтись, ибо они – «соль земли»?

– А разве они – соль земли, дядя?

– У кого ты набралась этих идей, деточка?

– Ни у кого, просто иногда хочется подумать самой.

– Как это грустно, – сказала леди Монт. – Русская революция и все прочее…

Динни чувствовала на себе взгляд Хьюберта, который не понимал, что на нее нашло.

– Из обода всегда можно вынуть втулку, – сказал он. – Но тогда колесо свалится.

– Правильно! – воскликнул сэр Лоренс. – Зря думают, что так легко подменить одну породу людей другой или наспех вывести новую. Барство – вещь врожденная, а не благоприобретенная, конечно, если добавить сюда и ту атмосферу, в которой ребенок живет с самого рождения. И, на мой взгляд, порода эта вымирает удивительно быстро. Жаль, что ее нельзя как-нибудь сохранить, – ведь можно было бы устроить для бар особые заповедники, как это делают с бизонами!

– Нет, – заявила леди Монт. – Не буду.

– Что, тетя Эм?

– Пить в среду шампанское. Гадость, и еще пузырится!

– А разве непременно нужно пить шампанское?

– Я боюсь Блора. Он так к нему привык. Если я скажу, что не надо, он все равно его подаст.

– Динни, ты что-нибудь слышала о Халлорсене? – вдруг спросил Хьюберт.

– С тех пор как вернулся дядя Адриан – ничего. По-моему, он где-то в Центральной Америке.

– Он был такой большой, – сказала леди Монт. – Две девочки Хилери, Шейла, Селия и маленькая Энн, – это пять; я рада, Динни, что дело обойдется без тебя. Конечно, это чистое суеверие…

Динни откинулась назад, и на ее шею упал луч света от лампы.

– Хватит, я уже была подружкой на чужой свадьбе, тетя Эм…

Наутро, когда Динни встретилась с Уилфридом в галерее Уоллеса, она спросила его:

– Может, вы завтра придете в церковь на венчание Клер?

– У меня нет ни фрака, ни цилиндра: я подарил их Стаку.

– Я так хорошо помню, какой вы были в тот раз. На вас был серый галстук и гардения в петлице.

– А на вас – платье цвета морской волны.

– «Eau-de-Nil». Мне хочется, чтобы вы поглядели на моих родных, – они все будут там; потом мы сможем о них посудачить.

– Я проберусь туда, где стоят «и другие». Надеюсь, никто меня не заметит.

«Кроме меня», – подумала Динни. Ну вот, теперь ей не придется жить без него целый день!

С каждой встречей он как будто становился спокойнее; иногда он смотрел на нее так пристально, что у Динни колотилось сердце. Когда она смотрела на него, а это бывало редко, и так, чтоб он не заметил, взгляд у Динни казался таким безмятежным! «Какое счастье, что у нас есть хотя бы это преимущество перед мужчинами: мы всегда знаем, когда они на нас смотрят, и умеем смотреть на них так, что они об этом и не подозревают!»