Пустозерск моего детства - [4]

Сами "кулаки" и взрослые члены их семей были лишены избирательных прав. Всего в 1927 году в Пустозерске насчитывалось 14 граждан-лишенцев, а также приходский священник и его жена. Следует заметить, что за период НЭПа в двадцатые годы экономическое положение пустозерцев несколько улучшилось: так, например, на 1 января 1918 года в селе было 36 рабочих лошадей и 48 коров, а на 1 января 1928 года — 42 рабочих лошади и 53 коровы, хотя число жителей сократилось почти на 20 человек. За пустозерцами числилось также 642 оленя.

В 1930 году в Пустозерске, как и во всем Нижнепечорье, началось раскулачивание. "Кулацкое" имущество было изъято и часть его передана образовавшейся в том же году Усть-Городецкой сельскохозяйственной промысловой артели "Новая заря", в состав которой вошли девять хозяйств пустозерцев.

Семьи раскулаченных разъединили. В районы Архангельской области, в Коми и населенные пункты нашего округа — Нижнюю Пешу и Черную выслали глав семейств, оставив семьи в Пустозерске. Сюда же привезли матерей, жен и детей всех раскулаченных в Нижне-Печорском районе. Здесь они жили до лета-осени 1931 года. Для контроля за ними в Пустозерске находился комендант, вероятно, сотрудник НКВД. Потом некоторые семьи раскулаченных пустозерцев воссоединились, их дети выросли, получили образование и мужественно защищали нашу Родину в годы Великой Отечественной войны: это братья Кожевины Василий и Иван Иннокентьевичи, Николай, Петр, Виктор и Надежда Евгеньевичи тоже Кожевины. Трое из них — Николай, Петр и Иван погибли в боях с немецко-фашистскими захватчиками.

Не миновали Пустозерск и репрессии 30-х годов. В октябре 1932 года арестовали и осудили по печально известной 58-й статье — "антисоветская, контрреволюционная деятельность", Д.П. Занина и М.С. Спирихина, моего отца. Он был председателем исполкома Пустозерского волостного Совета после освобождения Севера от интервентов и белогвардейцев, являлся одним из организаторов потребительской кооперации в волости. И он, и Д.П. Занин впоследствии полностью реабилитированы за отсутствием состава преступления. Годом раньше по обвинению в "экономической контрреволюции" арестовали Д. Семкову, продавца магазина.

Строительство нового жилья в 20-е годы почти не велось. Вновь строились лишь бани, амбары и прочее. Последний дом возвели в 1923 г., это был дом моего отца Михаила Степановича Спирихина. Абсолютное большинство жилых и нежилых строений остались от прошлого, XIX века.

Добрая половина домов высокие, в два этажа. Если в нижнем этаже не жили, то в нем располагались амбары, кладовые или другие помещения хозяйственного назначения. Четыре дома были обшиты досками и покрашены. В самом центре села стоял большой дом Хромовых, построенный в 1828-29 годах. Во времена моего детства в нем еще жили три семьи.

Большинство жилых зданий и хозяйственных построек размещались вдоль южного и восточного берегов Городецкого озера. Почти все дома стояли в направлении жилой частью на юг: люди стремились к солнечному свету. В полдень солнечные лучи ложились вдоль по половицам, а в 6 часов утра солнце светило прямо в ту часть кухни, где хозяйка обряжалась, т. е. топила печь, занималась стряпней и приготовлением пищи. Эта часть кухни называлась солнышей. Здесь находился рабочий стол хозяйки, на стену вешали наблюдник для тарелок, чайных чашек, блюдец. От печки к стене на достаточной высоте тянулись один или два не очень толстых бруска — грядки, способные уместить тарелку или миску с вареной рыбой, шаньгами или другой едой. Обычно на грядки крепились широкие доски в качестве полок, одна у печки, другая у наружной стены, для поклажи на них различной мелкой кухонной утвари, — у хозяйки все должно быть под руками.

Кухню, как правило, во всех домах делали большой, а в некоторых она вообще являлась основной их частью, так как одновременно служила и столовой, и спальней, и мастерской. Поэтому вдоль двух смежных стен ставили углом в качестве основной кухонной мебели достаточно большие и прочные скамейки — лавки. Тут же помещали обеденный стол, а над ним, на стенку или божницу, крепили иконы. Перед завтраком, обедом или ужином прежде, чем сесть за стол, глядя на иконы, крестились и молились. Одновременное присутствие за столом всех членов семьи было строго обязательным, даже мы, дети, не имевшие никаких часов, к столу никогда не опаздывали, кроме особых случаев.

Родители постоянно уцеляли внимание нашему поведению за столом. От нас требовали строгого выполнения необходимых правил: не жадничать, не выбирать из общего блюда для себя лучшие кусочки, не мешать есть остальным, не пачкать стол и уж, конечно, за столом не капризничать. Здесь прекрасно играла свою роль поговорка: "Губа толще — брюхо тоньше". Всегда подчеркивалось и воспитывалось уважительное отношение к хлебу. Никогда не забуду, как бабушка, мать отца, подбирала на столе каждую крошку, называя хлеб божьим даром. Это бабушкино благоговение перед хлебом, дополненное Ленинградской блокадой, навсегда оставило след в моем сознании.

По установившимся правилам младшие члены семьи, дети, садились на скамейки, залезая за стол. Глава семьи — отец или дед, садился с краю, поэтому никто не мог выйти из-за стола раньше окончания трапезы. Стул хозяйки обычно находился у свободной стороны стола, так как ей приходилось вставать, чтобы подать на стол очередное блюдо. Во время чаепития кипящий самовар ставился на обеденный стол, и хозяйка сама наливала чай всем по порядку, начиная с главы семьи. Утром к чаю по возможности подавали горячие шаньги.