Пушкинист - [7]

Игорь опустился на ступеньку, пристанывая в беззвучном хохоте.

— Ну, дядя Юр, заплел извилины окончательно! Где шеф, где козел, не разберешь после твоих напитков. — Отсмеявшись, он поднялся.

— Только навоз нынче для земли нужен, дефицитом стал. Экономика должна быть экономной. Скотины мало, и мелкая она, а почва здесь, сами видите, не чернозем. — Морозов помолчал и, кивнув в сторону рощи, продолжал: — Зато лес замечательный. Я думаю, лес — самое демократическое и дружелюбное сообщество на земле. И самое справедливое. Состоит из разных деревьев, но в то же время он — единое целое. Высокие — защищают от бурь молодую поросль, а та сама тянется к солнцу. Гниль не лезет вверх, падает на землю и превращается в почву. Лес может противостоять бурям, защищает каждое дерево. Проходит время, деревья стареют, падают, но лес остается. — Морозов глубоко вздохнул. — А воздух какой! Эта роща — самое совершенное и самое чистое создание природы. И кислород дает просто так, безвозмездно. Шумит на ветру, как огромный хор, но у каждого дерева свой голос. Тихий, но свой. В лесу не нужны иерархия, организация, все эти ненасытные начальники...

— Дядя Юр, это уже какой-то растительный анархизм. Ботанический, — подмигнув мне, сказал Игорь.

Меня покоробил его самоуверенный тон, и я отвернулся, чтоб скрыть набежавшее раздражение. Но Морозов не обиделся. Он только пожал плечами и, не обратив внимания на его слова, продолжал:

— Леса все меньше и меньше остается, вот что жалко... Ребята, мне надо к соседям сбегать на несколько минут. Лепешек свежих возьму. Посидите пока. С Кузей пообщайтесь.

Увидев нас, попугай прыгнул на жердочку и закричал:

«На выборы! Левые — направо! Правые — налево! Кругом!»

— Еще один анархист, только птичий, — пробормотал Игорь. — И как он его только терпит, мой ботаник дядя.

Мы вернулись на веранду, Игорь принес из кухни граненые стаканчики и картошку с огурцами.

— Ты чего заскучал? — спросил он.

Не в силах унять раздражения, я отправил себе в рот порцию жгучего самогона.

— Игорь, что у тебя за манера приклеивать ярлыки! Никак утерпеть не можешь. То идеалист, то анархист, то ботаник. Человек говорил о лесе. Просто о лесе, и все! — Я и не заметил, как повысил голос.

— Да ладно тебе, ты чего взбеленился? Кричишь, как попугай, — удивился Игорь.

— Сам ты попугай. Иди к нему, потренируйся к выборам, — ядовито заметил я.

— Только вместе с тобой, — парировал Игорь.

— Я выбываю из этих игр.

— С чего это?

— Надоело. Твой дядя вразумил.

— А может, попугай? Так я и поверил! А как же электорат, все эти заблудшие овечки? Впереди — предвыборный чес, золотая лихорадка. Может, тебе и денежки уже не нужны? А новая машина для Светланы? Вот я ей позвоню.

— Попробуй... — Я показал ему кулак.

— Ох, ох, какие мы щепетильные! — Игорь придвинулся ко мне вплотную, глаза его сузились от злости.

— Пошел ты! — Я в ярости оттолкнул его.

В нас будто вселился бес, и, когда вернулся Морозов, мы уже держали друг друга за грудки, а я готовился правой подсечкой отправить приятеля на пол. Гостеприимный хозяин был поражен: каких-то десять минут назад на веранде все было спокойно. Очнувшись от изумления, с криком «да вы что, ребята!» он бросился между нами. Потом, растащив нас, скрылся на кухню и через несколько мгновений появился с бутылкой самогона в руках.

— Что случилось? — Он расставил стаканы.

— Кризис среднего возраста, — пробормотал Игорь.

— Все, ребята! Выпьем за дружбу. За дружбу и здоровье можно пить бесконечно. Успокоились, налили, опрокинули, вздохнули, загрызли огурчиком, — командовал он. — И никаких кризисов.

После двух тостов и увещеваний Морозова мы помирились, но прежнего благодушного настроения уже не было, и пришлось наполнить еще не одну стопку, прежде чем мы забыли о размолвке. Но это случилось уже поздно вечером, и мы повалились спать. Рассвет и клев, конечно, проспали, а Юрий Николаевич не стал нас будить.

Едва успели перекусить, как раздался характерный гул вертолета. Пришлось собираться. В кабине мы вздремнули, а когда пересели в машину, до самого метро промолчали, думая каждый о своем.

У метро Игорь остановил свою шикарную тачку и повернулся ко мне:

— Старик, ты не обижайся, ладно? Это все Кузя, провокатор. Настоящий маргинал. Надо же так орать. Что значит харизма. Мы ведь чуть не подрались. Прямо наваждение. Называется — расслабились.

— Да уж, — миролюбиво согласился я. — Это ты меня извини, Игорь. Я тебе дико благодарен за эту поездку. Серьезно, клянусь. Юрий Николаевич — это класс. Не ожидал.

— Он живет как белый человек, а мы только и можем — торчать в пробках и ворчать. — Игорь опустил боковое стекло. — Я не перестаю удивляться, хотя он и мой дядя.

— Который — самых честных правил, — добавил я.

Мы посмотрели друг на друга и расхохотались.

— Если написать о нем, не рассердится? — спросил я.

— Не думаю. Ему даже приятно будет. Напиши, только аккуратно: без фамилий и адресов, без паролей и явок. Кому надо и так поймет.

— Все совпадения и расхождения случайны и являются лишь плодом авторской фантазии.

— Абсолютно верно.

Мы снова рассмеялись. Я открыл дверцу машины и, подхватив сумку, выбрался на тротуар.