Пушкин и масонство - [36]

Новый избирательный закон посадил на скамьи депутатов молодое необузданное поколение, горячее, мало устрашенное эксцессами республиканской революции, которое оно знает только по мемуарам и которую оно само не переживало». А 3 января 1831 г. в письме к М. Н. Погодину Пушкин с тревогой заявляет: «Мы живем в дни переворотов — или переоборотов (как лучше)… французы почти совсем перестали меня интересовать. Революция должна быть уже окончена, а каждый день бросают новые ее семена. Их король с зонтиком под мышкой слишком уже мещанин.

Они хотят республики — и они получат ее, но что скажет Европа, и где они найдут Наполеона».

IV

После событий 1830 года политическая атмосфера в Европе становится все более и более напряженной. В 1836 году, вовлеченный в масоны, принц Луи Наполеон сделал во Франции попытку произвести новый государственный переворот. Переворот не удался и французские масоны и вольтерьянцы прибегают к тому же самому методу оправдания неудачливых заговорщиков, к каковому прибегали после разгрома декабристов русские вольтерьянцы и масоны: они стараются доказать недоказуемое, что хотя де Луи Наполеон и поднял вооруженное восстание против правительства, но он и его сообщники не должны понести наказание следуемое по закону за вооруженное восстание.

Ставленник тех же самых масонов, — король Луи-Филипп не проявил той решительности, которую про явил Николай I в отношении заговорщиков.

Луи-Филипп, как выразился его посол Барант в Петербурге предпочитал «публичный скандал оправдания возбуждению, которое было бы названо судом, провокационным декламаторским речам защиты». Может быть, учитывая французские условия, т. е. огромное влияние масонства, Луи Филипп был прав. «В каком странном времени мы живем, — писал из Парижа сын историка Карамзина, — где суд присяжных объявляет, что люди, что военные, взятые с оружием в руках, ни в чем не виноваты…» В политическом обзоре написанном в 1836 году русским послом во Франции указывалось, что внешне во Франции все как будто обстоит в порядке, но вместе с тем существующая политическая обстановка «не приводит в результате к чувству безопасности, которое является целью и основой политических обществ». Зимой же 1836-37 года русский посол неоднократно подчеркивает, что Париж снова, как перед революцией 1789 года, стал центром политической деятельности врагов монархического строя и что за последнее время они удвоили политическую активность.

Упоминавшийся нами уже сын Карамзина писал своим родным: «Народ здесь думает, что несколько сотен заговорщиков клялись пожертвовать жизнью, чтобы убить короля, и что все они идут по очереди и по одиночке» (Старина и Новизна, кн. 17, 1914 г.). Как и в годы предшествующие «великой» французской революции Париж снова стал «вулканом революции».

V

Рост революционных настроений в Европе, восстание в Польше, восстания крепостных в разных частях России, холерные бунты, все это заставило Николая I отложить намеченные и одобренные уже Государственным Советом реформы, которые Пушкин в письме к князю П.

Вяземскому называет планом контрреволюции против проведенной Петром I революции.

После 1648 года на Руси молились во всех церквах: «Боже, утверди, Боже укрепи, чтобы мы всегда едины были».

«Всякому обществу, — писал Достоевский, — чтобы держаться и жить, надо кого-нибудь и что-нибудь уважать непременно, и, главное, всем обществом, а не то чтобы каждому как он хочет про себя». (Дневник Писателя за 1876 г.).

В царствование Николая I, после подавления декабристов и запрещения масонства, впервые после Петровской революции в России создается политическое и духовное равновесие и при благоприятных условиях русское образованное общество могло бы вернуться к русским историческим традициям. «…Равновесие, — пишет архимандрит Константин в статье «Роковая двуликость Императорской России», — создается на некоторое историческое мгновение, для которого опять таки лучшей иллюстрацией является Пушкин». (См. Сб. «Православный Путь» за 1957 г.).

Эпоха политического распутья, когда решался вопрос по какому пути идти дальше, — по трудному ли пути восстановления русских традиций вместе с Николаем I, Пушкиным, Гоголем, славянофилами или по пути дальнейшей европеизации России, закончилась еще при жизни Пушкина.

Враги русских национальных традиций и идеалов после разгрома декабристов не положили оружия, они только временно притаились, возбуждая себя бессильной ненавистью, копили силы выжидая удобного момента для начала нового наступления. Духовные воспитанники масонства, как это вскоре выяснилось, настолько уже денационализировались и настолько были озлоблены судьбой декабристов, что дальнейшая заражаемость их возникавшими на Западе философскими и социалистическими учениями была обеспечена.

Характеризуя духовные процессы внутри тридцатых годов внутри русского образованного общества один из основателей Ордена Русской Интеллигенции А. Герцен пишет: «В самой пасти чудовища выделяются дети, НЕ ПОХОЖИЕ НА ДРУГИХ ДЕТЕЙ; они растут, развиваются и начинают ЖИТЬ СОВСЕМ ДРУГОЙ ЖИЗНЬЮ». «…Мало по мало из них составляются группы. Более родное собирается около своих средоточий: группы потом отталкиваются друг от друга. Это расчленение дает им ширь и многосторонность для развития: развиваясь до конца, то есть до крайности, ветви опять соединяются, как бы они ни назывались — кругом Станкевича, славянофилами или нашим кружком». «Главная черта во всех их — глубокое чувство отчуждения от официальной России, от среды, их окружающей, и с тем вместе стремление выйти из нее, — а у некоторых порывистое желание вывести и ее самое». «Это не лишние, не праздные люди, ЭТО ЛЮДИ ОЗЛОБЛЕННЫЕ, ВОЛЬНЫЕ ДУШОЙ И ТЕЛОМ, люди, зачахнувшие от вынесенных оскорблений, глядящие исподлобья и которые не могут отделаться от желчи и отравы, набранной ими больше, чем за пять лет тому назад». (То есть ранее восстания декабристов — Б. Б.).