Пушка «Братство» - [21]

A крестьяне, простые солдаты, не могут не заметить, что неделя форсированных маршей триясды возвращает один и тот же батальон к одной и той же роще или захудалому полю. Нерешительность, паника... Отец приводит тому ошеломляющие примеры: приказы, контрприказы, ружья без патронов, ядра без пушек. Начиная с 21 августа полки бродят между Парижем и Монмеди, целая неделя изнурительных маршей и контрмаршей под дождем, в грязи, с двумя cyхарями на день; армия четыре раза меняла направление, отступала, устремлялась вперед от Ретеля к Мезьеру, затем от Ретеля к Монмеди, где и было написано письмо, прерванное в ту минуту, когда был получен приказ снова идти... на Ретель.

Мама прекрасно ладит с Фаледони, позументщицей. Разнообразие чинов и рангов требует такого же разнообразия галунов, бранденбуров, темляков. Оружейные и позументные мануфактуры процветают. Наша соседка, заваленная заказами, привлекла к делу маму. Мама счастлива: ей кажется, что и она приносит пользу, да и несколько лишних cy никогда не помешают.

Предок просыпается веселый, как зяблик. Каждое утро он провожает тетку до ворот, где ee ждут госпожа Чеснокова и барышня Каменская. Иногда он заводит с дамами беседу, и так незаметно наши бельвильки доходят до улицы Амло, где работают на патронном заводе ЭКевело. Потом дядюшка Бенуа бродит по Латинскому кварталу, свернет на Бютт-o-Кай или еще куда и возвращается только к ужину. Если он запоздает хоть на три минуты, тетка себе места не находит.

Моего кузена и Пассаласа не взяли в Национальную гвардию по причине их юного возраста. Сообщая об этом, они не шогли удержаться от смеха. Они надеются, что будет создан батальон для таких же сосунков, как они; многие юнцы мечтают о том же. Идея носится в воздухе, волнуя Бельвиль. У нас уже есть несколько национальных гвардейцев не на казарменном положении: Гифес, Кош, Феррье, Бастико, Матирас, Нищебрат, Пливар; все они носят неполную форму: кепи, куртка, пояс, портупея, панталоны, гетры, причем y наших добровольцев все эти части туалета редко бывают в комплекте. Зато вот Бальфис, мясник, и Пунь, владелец "Пляши Нога", отправились вчерa на собрание в полной форме, и притом из прекрасного сукна, возможно даже сшитой по мерке.

Наши дела налаживаются. Я взялся по утрам подметать в конюшнях, за что конюхи с улицы Рампоно подбрасывают мне фураж и овес. Бижу и не мечтал о таком корме. К счастью, работы ему хватает, не то он разжирел бы, a это в его годы вредно. По поручению столяра, кузнеца и типографа делаем с ним несколько ездок в неделю, будет чем заправить вечерний суп. Добавлю еще, что наконец нам удалось разгрузить нашу повозку: стенные часы, комод и прочее добро хранятся в углу просторного склада лесопильни Cepрона.

Тупик и Бельвиль вообще не перестают меня удивлять, равно как и Марта, a это немало. Так, я готов был поклясться, что из них не вытянуть ни грошика, скореe предпочтут с жизнью расстаться. И все же это удается нищим оборванцам, на которых натыкаешься всюду, по всему пути от нашей арки до виллы, от Бютт-Шомона до Пэр-Лашез.

Пруссаки расстреляли первых вольных стрелков, захваченных в плен; прусский король назначил в Эльзас и Лотарингию своих префектов. За одно только утро Париж приобрел миллионы людей, которых Пруссия не сумела раздобыть ни y себя в стране, ни в Англии! "Крейццайтунг", одна из самых влиятельных в Берлине газет, справедливо опасается народной войны во Франции. "Кельнская газета* грозит нам нашествием двух миллионов человек, "Аугсбургская газета* восклицает: "Да процветает германская нация, ида сгинет романская!" Сообщения эти, перепечатываемые парижскими газетамп, дополняют рассказы раненных под Виссамбуром, Фрешвиллером, Форбахом, уцелевших под Резонвилем и Гравелотом и переживших все ужасы бойни, и только подливают масла в огонь: надо-де сжигать живьем пруссаков, распинать на дверях амбаров этих зловредных скотов.

Гифес, пожалуй, единственный, кто не собирается подбрасывать в огонь свою охапку хвороста, да еще плясать вокруг костра. '

Как-то вечером в кабачке, коrда самые громогласные ненавистники пруссаков окончательно распоясались, типографщик слокойно заявил:

-- Двенадцатого июля этого года, за неделю до объявления войны, парижская Федерация Интернационала уже пошшала грозящую нам опасность. Тогда мы с друзьями выпустили воззвание *, гласившее: "Немецкие братьяl Bo имя мира не слушайте продажные или раболепные голоса, цель коих -- обмануть вас насчет подлинного умонастроения Франции... Наши и ваши дивизии только утвердили бы полную победу деспотизма, как на этом, так и на том берегу Рейна... Рабочие всех стран, к чему бы ни привели наши совместные усилия, мы, члены Международного товарищества рабочих, не признающие более границ, шлем вам как залог нерушимой солидарности привет и наилучшие пожелания от рабочих Франции".

Я буквально задрожал от страхa за тщедушного типографщика. Патриотический вой в "Пляши Нога" сменило тяжкое, как свйнцовая туча, молчание. Я наблюдал за Пливаром и двумя медниками: вступив в Национальную

гвардию, эта троица еще сильнее распалилась в своей ненависти.