Пурга уходит через сутки - [9]

— Совершенно верно. А вас?

— Ася.

— А вы умеете, Ася, катать тесто и печь пироги? — неожиданно спрашивает Тюриков.

Ася не умеет этого делать. Но, не желая ударить в грязь лицом, храбро говорит:

— Еще бы! Я любые пироги сварганю.

— Тогда закатывайте рукава, мойте руки и приступим, — шутливо приказывает он.

«А здорово, что я здесь осталась, — неожиданно решает Ася. — С ним куда интереснее, чем с Асей Бабочкиной». »

— Ох ты, совсем забыл! — говорит Тюриков. Он подхватывает свисающий с гвоздика штепсель динамика, вставляет в розетку.

В комнату врывается громкий и довольно монотонный мужской голос:

— Внимание! Говорит местный радиоузел. Граждане, жители поселка Северного! По случаю того, что надвигается пурга, всякое хождение по поселку запрещается, так как оно опасно для жизни. Повторяю…

Тюриков весело хохочет:

— Вот деятели! «По случаю того, что надвигается»! Опять проспали.

Ася хохочет вместе с ним.

6

«Будет пурга!» — определяет Бабочкина, выйдя из правления.

Она не раз видела, как начинается пурга. Сперва где-то в стороне, далеко-далеко мяукнет ветер. И умолкнет. Потом отзовется с другого боку. Опять умолкнет, словно и не было его. Опять откликнется — уже сверху, Снова пропадет.

…У-у-у-у… — и тихо.

…У-у-у-у… — и замрет.

Потом оторвет от земли горсть снега, подбросит кверху, прижмет к земле снежную пыль. Пройдется по крыше, швырнет на крыльцо снежинками. Опять успокоится, притихнет. И вдруг погонит, погонит по улице редкие змейки поземки, длинные, юркие, стремительные. Еще раз швырнет снегом, вскинет его к небу тучкой, закружит ее. А потом завоет, засвистит — и пойдет! Уже не змейки, не облачка — крутая снежная лавина поднимется над землей. Завертится, понесется, как тысячи голодных собак, напавших на след медведя. И не остановить, не унять, не успокоить бешеную снежную карусель. Все поглощает тогда это ревущее и стонущее белое месиво: дома, людей, оленьи стада…

«Идти или не идти?» — подумала Ася Николаевна, остановившись на крыльце.

По улице, змеясь, стелилась поземка. Мелкий снежок успел припорошить ступеньки. Косая волна белой пыли, сорвавшись с навеса над крыльцом, птичьим крылом полетела на дорогу.

«Может, не идти? Теперь-то уж Опотче не уедет», — снова пронеслось у Бабочкиной. Потом она решительно шагнула вниз со ступенек.

Возможно, она, бог весть, сколько просидела бы в кабинете председателя колхоза, знакомясь с работой артели и дожидаясь его прихода, если бы в дверь не заглянула секретарь поселкового Совета (поссовет и правление находились в одном доме) Верочка Репелетине — маленькая, хрупкая девушка, с румянцем во всю щеку. Ася Николаевна не раз встречала Верочку на сессиях райисполкома. Верочка тоже узнала Бабочкину.

— С приездом вас! — искренне обрадовалась девушка. Вошла в кабинет, протянула Бабочкиной свою маленькую руку. — А мы радиограмму вчера получили, знали, что вы летите.

— Садись, Верочка, садись, — Бабочкина тоже обрадовалась приходу Веры. — Ну расскажи, как вы тут живете?

— Живем, — просто ответила Верочка. — Даже хорошо живем. План по песцу за квартал сделали. План по моржам сделали и по оленям, — Верочка говорила о колхозе. — Баня новая скоро будет, даже котел достали. — Это уже была заслуга поссовета — А насчет зверофермы мы ругаемся. — Это уже опять касалось колхоза, — Почему райисполком нам звероферму не планирует?

Ася Николаевна знала, что в райисполкоме решили отложить на год создание в этом колхозе звероводческой фермы. И она объяснила почему:

— Ваш колхоз богат оленями, а фермы в первую очередь создают там, где слабо развито оленеводство. Ты, наверное, и сама понимаешь, что это правильно?

— Разве плохо, когда у нас будет большой доход? — прищурила узкие черные глаза Верочка. Она явно схитрила, сделав вид, что не слышала последних слов Бабочкиной. — Может, жалко для нас лисиц? Может, в райисполкоме думают — не получится у нас?

— Этого не думают, — сказала Ася Николаевна. — Но ведь ты знаешь, как трудно завозить с «материка», с Амура, к нам лисиц. За год и за два ими не обеспечишь все колхозы.

— Тогда почему мы — потом? — добивалась Верочка. — Мы подсчитали: будет звероферма — будет два дохода. Триста тысяч рублей будет, а сейчас двести.

Горячность Верочки нравилась Асе Николаевне. Она любовалась девушкой. Сидит этакий милый ребенок с бесчисленным множеством мелких иссиня-черных косичек, с румяными щеками, перечерченными тонкими зеленоватыми линиями татуировки, сидит и говорит очень умные, правильные вещи. Сколько ей лет? Двадцать? Не больше. Что у нее за плечами? Родилась, наверное, в яранге. Где — и сама, наверное, не знает. Может, в какой-то долине, зажатой сопками, может, на берегу какой-нибудь безымянной речки. Отец и мать, конечно, всю жизнь кочевали. В стойбище, конечно, был шаман. Одними и теми же заклятьями он лечил оленей и людей, прогонял злых духов, исполнял обряды и уродовал татуировками лица маленьких девочек. А потом у Верочки была другая жизнь: школа-интернат, работа учетчиком в колхозе и еще одна школа — партийная в окружном центре.

Верочка не догадывалась, какие мысли вызвал их разговор у Бабочкиной.