Пуля - [2]

Он положил свои маленькие ручки мне на плечи и потянулся, чтобы поцеловать. Я подставила щеку, но он коснулся моего лица и покачал головой, очень торжественно.

— Я уже большой мальчик, Нита. И целуюсь, как большой.

Еще две недели назад с поцелуями в щеку все было о’кей, но сейчас Мэтью был абсолютно уверен, что поцелуи в щеку — это детство. Мне пришлось задуматься, не была ли Моника чрезмерно дружественна с новым другом перед малышом. Это была Моника, у нее должен был быть друг.

Я сказала Монике об этом, и она решила, что это мило. Мэтью поморщился и подарил мне один поцелуй, запачкавшись моей ярко-красной помадой.

— Теперь на тебе моя помада, что больше подходит для большой девочки, а не большого мальчика, — произнесла я, и огляделась в поисках бумажных салфеток, или чего-то в этом духе, чтобы вытереть его рот. Также я искала его мать. Куда подевалась Моника?

— Большого мальчика, если это твоя губная помада.

Я нахмурилась в это крошечное личико в дюймах от меня.

— Что ты подразумеваешь под большим мальчиком, если она моя?

— Все большие мальчики целуют тебя, Нита.

Меня затопило ощущение, что, возможно, идеи ему подавали не только Моника с ее парнем.

— Где твоя мать? — произнесла я и стала осматривать комнату с некоторым отчаянием.

Она, наконец, вырвалась из массы женщин и девочек разных возрастов и, сияя, направилась к нам. Меня немного озадачивало то, что Моника, казалось, думала, что я не держу зуб за ее измену пять лет назад. А я держала, и не доверяла ей. Казалось, она об этом не догадывается.

У нее были такие же вьющиеся каштановые волосы, как у Мэтью, только постриженные короче и со стилем, но лицо было тоньше, более резким и треугольным, будто она потерял вес с тех пор, как я видела ее последний раз. Раньше вы бы спросили ее, хорошо ли она себя чувствует, но теперь женщины сидели на диетах без каких-либо причин. Моника была ниже меня на несколько дюймов, при моих пяти с тремя. Она тоже была в юбочном костюме, только ее блуза была белой, а моя — синей.

Мэтью продолжал обнимать меня за шею, пока она вытирала его рот мокрой салфеткой. Затем она положила бледного оттенка блеск на его губы, хотя, как мне показалось, это было лишним. Она забрала у меня шляпу и одела ее поверх его локонов. Если бы он был немного старше, такая одежда была бы унизительна для любого мальчика, которого я встречала, но на трехлетнем смотрелась на самом деле… мило. Я бы никогда не признала этого вслух, но это было правдой.

— Огромное спасибо, Анита! — сказала Моника — Не могу поверить, что я забыла ее.

Я могла поверить, но я просто улыбнулась и промолчала. Молчание — лучшее средство для меня и Моники. Вверх пронеслась толпа маленьких девочек, одетых в девчачьи версии его костюма, и он заерзал, чтобы я опустила его вниз. Я сделала это с радостью.

Моника наблюдала, как он убегает с другими из своего класса, этим особенным материнским взглядом: гордость, любовь и почти обладание. Я никогда не сомневалась, что она любила своего маленького мальчика. Это была одна из причин, почему я была добра к ней.

Она повернулась ко мне, все еще улыбаясь.

— Я так рада, что вечер сегодня, так что завтра я смогу заняться делами.

Я кивнула и попыталась сбежать. Моника явно была юристом лучше, чем человеком, по крайней мере, Жан-Клод доверял ей готовить контракты, которые могли быть подписаны или не подписаны завтра. Я доверяла Жан-Клоду в вопросах ведения бизнеса.

— Согласна, — сказала я и попыталась ускользнуть.

Она схватила мою руку. Мне не нравилось, когда меня трогали неблизкие мне люди. Я подхватила ее под руку, но она, казалось, не замечала. Она наклонилась и шепнула:

— Если бы мне предложили семнадцатилетнего мальчика-игрушку, я была бы больше взволнована, Анита.

Мэтью не было видно, поэтому я позволила моим глазам выразить, насколько порадовал меня ее комментарий. Моника отпустила мою руку, ее глаза немного расширились, а лицо сделалось удивленным.

— О, перестань, Анита, какая женщина не была бы польщена?

— Во-первых, я еще не решила, позволить ли ему остаться в Сент-Луисе, когда они привезут его завтра из Вегаса. Во-вторых, больше никогда не называй его мальчиком-игрушкой.

— Какая чувствительная, — сказала она, затем ее лицо смягчилось, и глаза загорелись от мысли, которая, я не сомневалась, мне не понравится. — Уже защищаешь его, Анита. Смотри-ка, должно быть, он лучше в постели, чем попадались мне в этом возрасте.

Я наклонилась и прошипела в ее ухо:

— Мы все были ментально изнасилованы одним из самых страшных вампиров, который когда-либо существовал, Моника. Она питалась мной, чтобы восполнить свою силу вертигра. Она использовала меня, и его, и всех остальных тигров, пытаясь выжить, даже если бы это уничтожило всех нас. А теперь скажи мне, что в этом было хорошего? — говоря все это, я схватила ее руку.

— Ты делаешь мне больно, — тихо проговорила она.

Я отпустила ее и отошла назад. Она посмотрела на меня, и, думаю, на секунду позволила себе увидеть меня, по-настоящему увидеть меня. Она рассердилась, и на мгновение я поняла, что нравлюсь ей не больше, чем она мне. Затем на ее лице появилось другое выражение, которое большинство мужчин восприняло бы как хороший взгляд, но женщина знает, когда другая собирается перерезать ей горло.