Пуля для тантриста - [41]

- Откуда ты знаешь?

- Прошаманил ситуёвину, - широко улыбнулся Эндэнэ, обнажив свои крупные желтоватые зубы.

- Ну тогда прошамань насчет Энада, - предложил Сергей.

- Да знаю я все. Но будущее можно изменить. Надо перехватить Энад на полпути к финалу.

- Что? – не понял Азовцев. – По пути к чему, ты сказал?

- К будущему. Пока бриллиант не попал в Москву, в руки Ольги, и она не фиганула его в мощи Магдалины.

- То есть как это?

- А просто. Верующие жертвуют любимым святым свои драгоценности. В храмах, где есть мощи в таких небольших гробницах под стеклом, ежели ты был и видел, там лежал золотые кольца, цепочки, перстни, и т.д.

- И не грабят это?

- Случается. Но редко. Грабители святынь всегда очень плохо кончают.

- Что, действительно?

- Я тебе говорю.

Сергей крепко потер виски, и пробормотал:

- Чертов этот Солнышкин с его чертовой Валентиной.

Эндэнэ усмехнулся.

- При чем здесь Солнышкин, при чем тут Валентина.

В это время Валентина, или просто Валюха, сидела в своем номере в глубокой депрессии. И перебирала в памяти всю свою жизнь. Где-то она допустила ошибку, за которую теперь страдает. Где? Может, когда перебралась из деревни в Москву и узнала Солнышкина? Сначала не обращала никакого внимания, неинтересен был, безработный алкаш, хоть и москвич. Московская прописка – это дело, но коммуналка ее не очень-то прельщала. Искала лучший вариант, тусовалась где попало, а попало – к художникам и странным людям. Самым странным оказался Леня Солнышкин, такой финт сделал! Из безалаберного придурка с бредовыми фантазиями превратился вдруг в иностранца, бразильского подданного, причем с деньгами. И Валентина согласилась… Может, не надо было? Ничего не надо? Остаться в своей Лосевке, в своем родном селе с рублеными избами, крашеными в желтые, синие и зеленые цвета, с шиферными крышами. Тут Валя увидела себя и свою прошлую сельскую жизнь как бы со стороны. Вспомнила тот год, когда умер с перепою муж Витька. Самогоном отравился.

Валя Лосева жила в том доме, который однажды был синим, но в то лето у нее корова сгорела - в лесу пожар был. После этого несчастья она перекрасила его в желтый. Сама она была невысокая, жилистая, с выгоревшими русыми волосами, вечно пыльными и забранными в хвост, с небольшими узко поставленными серыми глазами и довольно крупным ртом. Зато носик у нее был аккуратный, точеный, и это придавало ее лицу что-то неуловимо миловидное.

Сейчас она почему-то подумала о том дне, когда продала дачникам десяток яиц, и зашла в продмаг. Хлеб не завозили, сразу же поняла она, принюхавшись и метнув привычный взгляд на скучное лицо Вали Карасевой за прилавком.

- Здорова живешь, - поприветствовала Валя Валю.

- День добрый, - отозвалась Валя-продавец. – Куда ходила?

- Да яйца продала. А купить че? Ни мяса те, ни сыра, одни консервы, и все дела,

- Не бери, банки вздулись. Стой, Валь, че я те сказать хотела. Да, Валь, свинья твоя опять убегла, на помойке с собаками дерется.

- Ах она, тварь такая! – всплеснула руками Валя Лосева, которую муж ласково называл Валюхой, да где он, муж, опять, небось, где-то пьяный валяется… - Ах она, тварь перелетная.

«Перелетной» свою свинью Валя ругала потому, что та очень ловко перелетала через забор, удирая со двора. Стоило Валюхе отойти от дома, как Манька вышибала дверь хилого сарайчика, в котором ее запирали, вылетала во двор – словно стрела из арбалета – и с размаху «брала барьер» как заправская овчарка. Манька была поджарой жилистой тварью (свиньей ее трудно было назвать), по-собачьи обросшей шерстью, с характером бойца. Наверно, ее надо было держать на цепи вместо сторожевого Базлая, старого Валиного песика, добродушного увольняя. Базлай как огня боялся Маньку, свирепую и кусачую. Ее боялись многие собаки, рыщущие на помойке в поисках костей и каких-нибудь протухших кусочков. Однажды Манька яростно дралась с десятком собак, кусала их, пыталась затоптать, потом вырвала из собачьей гущи большую кость и помчалась с ней по задворкам мимо картофельных полей, а собаки гнились за ней по пятам. Манька боялась только хозяйку, потому что Валя каждый вечер лупила ее палкой по впалым ребристым бокам. Видимо, Манька была разновидностью каких-нибудь бойцовых свиней, случайно попавшей в российское село, где никто не мог оценить ее выдающихся достоинств. Где-нибудь за рубежом она наверняка принесла бы своим хозяевам кучу призов и хороший капиталец.

Валя палкой загнала свинью в сарай, а дверь забила гвоздями.

- Ну, теперь не уйдешь, - пробормотала она.

Вечером к ней заглянула мать – она жила через два дома в сторону старого колодца, в котором прошлым летом утонула овца Гусевых. Не тех Гусевых, у которых ребенок насмерть обварился, а тех, которые трактор в складчину купили со всей их, гусевской, родней.

- Валь, наши-то в город завтра собираются, спрашивают, не поедешь ли, а то машина пустая?

- Поеду-поеду, а то как, надо мясо прикупить, не резать же своих несушек. А вы, маманя, тут за домом приглядите.

«Наши» - брат Коля с женой, - иногда с собой на машине кого-нибудь из соседей прихватывали за плату, «оправдывали» бензин. А если машина свободна, то приглашали Валю. Коля, он шустрый. Как школу кончил, так из села и уехал. В район укатил. Там в техникуме учился, работу в городе искал, да на городской и женился. Свадьбу, конечно, здесь отгрохали, все село гуляло! Теперь Николай, на зависть местным соседям, ух как живет! В городе у него квартира с ванной, с плитой, да еще и с батареями! Ни тебе печку топить, ни дров запасать, ни с огородом надрываться да с живностью. Рай, и все дела! А какие там магазины, там – все, как в кино! И работа у них чистая, и зарплаты хорошие. И все у них есть. Сказка, во жизнь! Так размышляла Валя, трясясь в машине на заднем сиденье рядом с Ирой, «братней» женой, добродушной белолицей толстухой. Ира была старше золовки, но выглядела моложе, как, впрочем, многие городские. Валя списывала это на разные условия жизни, и от этого ей становилось горше и жалче себя. О счастливой городской жизни думала Валя и потом, сидя в горячей ванне и ожесточенно растираясь мыльной мочалкой. И за чаем в уютной кухоньке с яркими шторками на окнах. Все десять лет, как Колька женился на Ире, и она гостевала у него, думалось ей об этой потрясающей жизни, которой лично Валю судьба, почему-то, обделила. А Коля с Ирой свою жизнь воспринимали как должное, и ничего особенного в ней не усматривали. Летом они приезжали в Лосевку на дачу, в дедов дом, и восторгались чистым воздухом и природой. В огороде не работали, а только гуляли за грибами да купались, или в карты дулись на крыльце. Раньше Валентина никогда ни о чем не задумывалась. Жизнь была у нее поспешная, мысли со свистом проносились в ее девичьей головке, не успевая оставить зарубку. Выскочила замуж, родила, схоронила двоих детей, надорвалась на работе и больше не рожала, да и к лучшему. Муж Витька пил, как почти все мужики в их селе. Как пили ее отец, дед, дядья, соседи. Вот Колька не пьет, видать крепко его Ирка держит, да и работа у него интеллигентная, городская, пить стыдно. Колька стал умный и важный, рассудительный. Не чета деревенским-то. Детей они с Иркой заводить не хотят, для себя живут. «Городская жизнь, она такая», - размышляла Валя, носясь по магазинам. – «Че там делать-то? Придешь с работы, и сиди себе у телевизора, слушай всякие умности. Не хошь, а все разуму наберешься»…