Пуховый птенец пингвина - [11]

За дверью стояли трое.

— Можно, — с почти неуловимой вопросительностью, а скорее — даже разрешая этим словом войти двум другим, сказал передовой, выдавил животом Чешуёва в прихожую, — и все трое вошли.

— Милиция, — сказал передовой, мелькнув в воздухе красной книжечкой. — Участковый я ваш буду. Невара. Имею сигналы.

Тут бы взволноваться до дрожи в руках, но нет, странная апатия сошла на Чешуёва, даже будто поклонило на дрему.

— Проходите, товарищи, — сказал Чешуёв. — Я вам какао налью.

— Нам пить нельзя, — сказал участковый Невара. — Мы при исполнении. — Был он сугубо в штатском, и другие тоже. Двое те были из уголовного розыска, и уже представление сложилось у них, что запах свежеизготовленных денег в квартире отсутствует, и нету на мебели налета тонкой, как бы мыльной пыльцы, сопровождающей огранку алмазов, и, судить по хозяину, вполне приличный это трудящийся, больше двух лет тюрьмы на него по всем статьям не повесить.

— Вот, — продолжил участковый Невара, а один профессионал из угрозыска на всякий случай понюхал в баночке недавно зарайскую, но уже японскую тушь, — разъясняю вам ваши права. Это не допрос, не дознание или там следствие, а простейшее собеседование. Это значит, если я спрошу, а вам отвечать неохота, то можно не отвечать.

— Очень приятно воспользоваться, — сказал Чешуёв. — Так вы насчет меня, что живу не по средствам?

— Ага, — с облегчением признался Невара, теперь избавленный от необходимости задавать ряд грубых вопросов. — Как же мы объясним? Общественность настораживается. Ваша жена получает сколько?

— Двести тридцать, — объявил Чешуёв. — До трехсот.

— Больше меня, — уважительно произнес участковый. — И вы получаете восемьдесят. Не совестно есть кусок жены? Эх, мужики. А все же и эти деньги не объясняют. Может, наследство вам было? Завещание? Дарственная?

Очень хотелось участковому Неваре утвердиться в мыслях о дарственной. И списал бы он тогда это дело.

— Нет, — сказал Чешуёв. — Не было ничего. Мы экономим. И храним деньги в сберегательной кассе. Там набегают проценты.

Тут же и представилась участковому зеленая вывеска некоей отвлеченной сберкассы, и плакатик в окне — дамочка пухлявенькая мчится на веревке за катером, объясняя эту свою красивую жизнь стихами:

В сберкассе деньги накопила,

Путевку на курорт купила!

«Крутит, — подумал участковый. — Нахальничает». — И сказал:

— Я, товарищ Чешуёв, ничего, но профилактически предупреждаю.

— В смысле чего? — вызывающе спросил Чешуёв.

— В смысле нетрудовых доходов, — многозначительно сказал участковый.

* * *

Да, начался сущий ад.

Первые вести принес сын Николай из сингапурской спецшколы.

— Папа, — сказал Николай, — меня из юных следопытов погнали. Командир сказал, что следопыт должен хранить в чистоте анкету.

— А у тебя, — холодея, спросил Чешуёв, — чем анкета запятнана?

— Командир сказал, что у меня по родительской линии шатко.

Вторую весть принес композитор кино Иосиф Бабуц. Он транспортировал в переписку ноты музыки к кинофильму «Страхи и подоплеки». И доложил, что, когда он шел к Чешуёву, и когда от него — Бабуца вежливо брали под руку и препровождали.

— «Извините, портфельчик у вас чем загружен?» — рассказывал бледный, но тем не менее верный друг Иосиф Бабуц. — Посмотрели, полистали ноты. В комнате отдыха личного состава рояль там стоял. Один старшина взял ноты, дунул с листа. Нет, говорит, всамделишные ноты, не для отмазки. Только очень, говорит, мелодия синкопированная. А, говорят, письменно поручиться можете, что Чешуёв не международный барышник? Могу, говорю, поручиться даже, что он не лошадиный барышник. Пришлось такой документ им оставить. Признался бы ты, Виталий, во всем. В доходах своих. Прекратил свои дерзкие действия.

— Нет, — угрюмо сказал Чешуёв. — Я словом связан. Я людей выручаю.

— А тебе оперативники нервы истреплют. Вот с какой стати у тебя возле подъезда инвалид с весами от службы быта стоит второй день, предлагает всех взвешивать? Что здесь, бойкое место, крытый рынок, бани, метро? Это не просто так инвалид, это наружное за тобой наблюдение. Ты, — сказал тертый калач Иосиф Бабуц, — по простоте душевной все думаешь, что вот пионеры пришли по сбору макулатуры, а это карлики из следственного отдела, гримированные под пионеров. И никакие не цыгане звонят тебе в дверь, не погорельцы из Гомеля, не водопроводчик, не бригада по обследованию общей подвижности населения, а все под видом их — оперы. Им ничего не стоит наружность сменить. У них резиновых масок полная пазуха, а костюмы сплошь двухсторонние. Костюм вывернул, маску сменил — и вот был только что капитан дальнего плавания, а вот уже идет за тобой заслуженный чабан Бурятской республики, участник ВДНХ.

Чешуёв, не знавший всех этих тонкостей, запаниковал.

И в «Музсоюзе» Чешуёву основательно изгадили настроение.

— Виталий, — окликнули его. — Вас требовал к себе управляющий. — С тяжелым сердцем пошел Чешуёв по учреждению — холлом, где бюсты великих композиторов, причем Паганини, если бы постричь под бокс — вылитый участковый Невара, и на второй этаж, мимо комнаты трудовой славы, где висели портреты передовиков-переписчиков Вознесьенского, Кикотя, Лебедева-Анисина-Бодунова и Антонинова, и галерейкой мимо окошечка кассы, где на черной доске висели фото злостных невыполняльщиков плана, а среди них он сам, Чешуёв.