Пуговка - [9]
Мальчик засунул руку в карман и достал смятый листок бумаги. Зацепившись за подкладку, он разорвался на сгибе.
– Аккуратнее, раззява!
– Вот сама бы и доставала! – Алеша обиженно поджал губы.
Пуговка взяла у него листок.
– А я не хацю их доставать, – улыбнулась она.
– А вот и сря! – засмеялся мальчик.
– Ладно, тихо. – Пуговка развернула листок и углубилась в чтение.
"Стирать!
Стирать все. Все стирать, оставляя чистые, лишенные чего бы то ни было полосы, сливающиеся в единый мазок, и дальше, дальше – в бесконечную прохладу чистого о т с у т с т в и я, красноречивого б е з м о л в и я, того, что никогда не о т п у с т и т.
Самая божественная строка – есть самая никчемная.
Самая божественная наполненность – есть чистое ничто.
Тема компромисса, вечных па времени и его у т р а т ы, пыли и чистоты, пыли и утраты, возможности взять указательный палец правой руки, аккуратно обмокнуть его в толстый, уже шероховатый и чуть пружинящий, как пенициллиновые грибы в изгибах заброшенных шахт, слой пыли, хранящей запахи давно забытых посещений, вежливых улыбок за низким столиком с белеющими в полутьме звенящими фужерами, может быть шампанским, так не кстати пролитым, да так и навечно оставшемся незаметными разводами на том самом ковролине, и написать вечно сомневающейся рукой два иероглифа: пернатый змей кецалькоатль и лунный кролик, что, оскалившись и улыбаясь, пропадает в его влажной пасти. Как же об этом не животрепетать, доколе ж печать хранить об этом, доколе ж, доколе ж мне придется кормить себя чеширскими опятами, чтобы эту боль невозможную изнутри выковырять, доколе ж мне иногда и в вечности сторожить, доколе ж мне эту святость сладостную вяжить да знавства ледок, доколе ж мне упанишад страничных любопытствовать, доколе ж и во веки сонные небожительствовать вот кабы взять да донельзя расцелованы быть, вот кабы взяти да донельзя рифлены явиться, да явиться вовеки грядеши иже с ними, да явиться вовеки грядеши вечныя отпустите нас, да познаши доколе становитеся буде, да познаши доколе становитеся широкими, и нам донельзя здесь сидя мироедам, и нам донельзя горечно плодоносите, и нам во веки вечныя птицами зацелованы, и нам во веки вечныя разом да до донышка:
– ты хочешь железа? – да. (достает из рукава яблоко) прижимает лицо к запястьям, махорка на холодные колени; в сухом остатке только гибкое затемнение"
– Понятно – задумчиво протянула Пуговка. – Кажется, ясно…
– Что? Что тебе ясно. – Алеша вытянул голову, пытаясь заглянуть в лист.
Пуговка резко убрала за спину руку.
– Ты опять?!
– Ну, что? Уже и спросить нельзя?
– Вопрос закрыт, – отчеканила Пуговка. – Разве не так?
Алеша поднялся на ноги.
– Ладно. Как скажешь.
Пуговка взглянула на него снизу.
– Сейчас мы сходим в кое-какое место. Я, кажется, знаю, где наган.
Они перешли через дорогу, свернули направо в небольшой дворик.
Проезд был уставлен покрытыми снегом машинами.
Алеша, шедший сзади, рассеянно вытянул в сторону руку, смахнув снег с капота белой "девятки". Они молча прошли мимо панельной пятиэтажки, с зевами парадных и тускло блестевшими в подъездных окнах лампочками. Какой-то человек возился с широкой фанерной лопатой, расчищая ледяную площадку, на которой ребятня гоняла в хоккей, без коньков – так, скользя нечищенными сапожками по скользкому шишкообразному покрову. Они перемахнули через невысокий забор, приняли влево, миновали пять огромных тополей, подпирающих верхушками низко зависшие облака, пошли мимо дощатого глухого забора, через стадион, оставляя справа, в белой дымке, трубу котельной, красный кирпич вытянутого заброшенного тира, замерзшие выбоины узкоколейки. Пробежали по небольшому скользкому спуску, быстро проскочили детский сад с заиндевелыми железными качелями и холодными теремками. Свернули налево в арку и еще раз налево.
Раскрасневшаяся Пуговка остановилась у угловой двустворчатой двери.
– Теперь слушай меня внимательно, – сказала она, взяв Алешу за руку. – Обещаешь не спорить со мной?
– Да, – кивнул Алеша.
– Честно-честно? – недоверчиво спросила Пуговка.
– Честно-пречестно, – Алеша щелкнул ногтем большого пальца по переднему зубу. – Зуб даю.
Пуговка удовлетворенно хлопнула Алешу по плечу.
– Тогда вот, – она залезла рукой под куртку и достала из-за пояса какую-то черную тряпку и, оглядевшись по сторонам, протянула ее Алеше, – надень это на себя.
Мальчик развернул тряпку.
– Ого! Ни фига себе! Классно!..
– Ладно, ладно, – торопливо перебила его Пуговка, – потом будешь удивляться. Одевай быстрее – у нас времени нет. Давай, я помогу. Снимай шапку… Вот так… Вот… Хорошо… Тебе удобно?
– Угу, – глухо отозвался мальчик.
– Дышать нормально?
Мальчик посопел носом.
– Нормально.
– Ну просто красавец, – улыбнулась Пуговка. – Теперь слушай меня внимательно, – лицо Пуговки посерьезнело. – Я сейчас открою дверь, код я знаю, ты присядешь немного, чтобы тебя не было видно из кабинки, пройдешь вдоль правой стены – она не просматривается, выскочишь перед кабинкой и крикнешь "ты хочешь железа?". Ясно?
– Ясно.
