Пуговица, или Серебряные часы с ключиком - [3]
В толпе мальчишка приметил женщину, напомнившую ему кое-кого. На ней такой же платок и повязан так же. «А ты просто подойдешь и скажешь: пойду, мол, теперь с вами!» — решил он. Но тут же передумал: чересчур уж говорлива эта женщина и громко так разговаривает с крестьянами!..
Уже поздно, но городок как бы еще раз просыпается: подходит запоздавшая группа беженцев.
С высоких фур им кричат:
— Стойте, дальше не проедете!
В новой колонне одни женщины и дети. Ручные тележки, обвешанные узлами велосипеды. Во главе шагает старик. Высокий, худой. Спина сгорблена. На нем кошачья телогрейка, надетая поверх темно-зеленой куртки.
Закатное солнце окрасило все вокруг в желтый цвет.
Беженцы, уже устроившиеся на ночь, смотрят на старика. Кошачьи шкурки его телогрейки почти все черно-белые, но попадаются и тигровые и рыжие. Старик опускает палку на землю — лошади подаются назад.
— Эй ты, старый! — кричит кто-то у костра. — Говорят, русские в Циннелинкене?
— Раз говорят, стало быть, они там и есть.
— А вы что ж, сами тоже из Циннелинкена?
В ответ старик только качает головой.
Снова толпой овладевает тревога. И снова все взоры обращены на старика. Кто-то кричит:
— Как это он смеет утверждать, будто русские в Циннелинкене? Ни в жизнь им не дойти до Циннелинкена!
— Откуда ты взял, что они там?
Сначала старик не отвечает, но вдруг говорит:
— Солдат сказал.
— А сам-то он что ж, из Циннелинкена пришел?
Поднимается невообразимый шум. Никто никого не слушает. Разобрать ничего нельзя.
Старик пытается расчистить путь своим людям. Кто-то высказывает предположение, что, возможно, только русские танки через Циннелинкен прошли. Но старик, не обращая ни на кого внимания, продвигается все дальше и дальше. Некоторое время еще виднеется кошачья телогрейка.
— Эй вы, гасите, огонь!
— Господи помилуй! — причитает старушка. — Неужто и правда они уже в Циннелинкене?
Мальчишка снял с огня кружку. Долго еще смотрит, как мужики затаптывают угли. Потом выпил горячей воды.
Наступила уже глубокая ночь, когда, взяв чемодан, он снова тронулся в путь. Вот он шагает через городок, порой останавливается, ставит чемодан на землю, расспрашивает крестьян, хлопочущих у своих упряжек.
— Старик, говоришь? А-а-а, это ты про того, что в кошачьей телогрейке?
Не пройдя и двадцати шагов, мальчишка снова останавливается.
— Старик, говоришь? Прошли они тут.
Мальчишка благодарит, добавляет: «Спокойной ночи!»
— Чего-чего? Старик? Нет, не примечал.
— Да в телогрейке. Пестрой такой.
— Ты глухой, что ли? Не видел, говорю.
Мальчишка возвращается и снова расспрашивает. Но ему так никто и не может объяснить, куда направился небольшой обоз во главе со стариком в кошачьей телогрейке.
ГЛАВА ВТОРАЯ
На следующее утро, когда беженцы покидали городок, старый Комарек увидел мальчишку, стоявшего на обочине. Много народу в ту пору кочевало по дорогам, но почему-то на мальчишку он сразу обратил внимание. «Могу и ошибиться, — подумал Комарек, — но похоже, что он поджидает меня. Чего-то волнуется, а сейчас вроде бы обрадовался! Сапоги на нем солдатские. Рядом — тележка с колесиками от детской коляски, на ней — фанерный чемодан…»
Не сказав ни слова, мальчонка присоединился к небольшому обозу.
Даже не оборачиваясь, Комарек почувствовал, что мальчишка шагает за ним. Он подумал: «Странно, но уверен, что никогда раньше не видел его». Но тут же сказал сам себе: «Все мы так вот и сбились в кучу: то один подойдет, то другой. Никого я не просил идти за мной. А теперь вот и мальчонка пристал. Не великое это дело!» Но все же он ощущал некоторое раздражение оттого, что мальчишка теперь шагал за ним.
Холодный февральский день. Некоторое время они в общем потоке беженцев спускаются по шоссе, но вот оно поворачивает вправо, а старик, перешагнув через канаву, взбирается по откосу.
Недовольный, он ждет, покуда остальные последуют его примеру, и вновь группа трогается на запад, но теперь по узкой меже.
С первой минуты мальчонка полюбил дедушку Комарека. Старался шагать пошире, только бы попасть след в след. Он и курточку расстегнул и шапку снял.
Сзади ему хорошо видны и швы и потемневшая дратва, которой сшиты кошачьи шкурки, и палка, на которой висит дорожный мешок, совсем почерневшая, будто из черного дерева.
Время от времени сзади раздается крик: «Стойте, стойте, Комарек!» Тогда они делают привал, поджидают фрау Пувалевски, то и дело отстающую. Мальчик сразу замечает, что дед рассматривает его, и тут же прикидывается, будто тоже очень недоволен фрау Пувалевски, и, как все, начинает ругать ее.
Очень мальчишке нравится, как попискивают колесики тележки. Сразу же за ним идет фрау Сагорайт, потом фрау Кирш. В самом конце обоза плетется толстуха Пувалевски с детьми.
Нет, этот дед! Этот старый Комарек! Должно быть, все на свете он знает, все пути-дороги, все умеет! Наткнутся они на проволочную изгородь, огораживающую выгон, — колесики, будто испуганные, умолкнут, а он уж, расстегнув телогрейку, достает из бездонного кармана куртки громадные ножницы и режет проволоку. Не пройдет и двух минут — и путь свободен.
— Как тебя зовут-то? — спрашивает фрау Сагорайт.
