Пучина - [23]

Я тем временем обдумывал наш ночной план, борясь со страхом, от которого холодело в висках и морщинился лоб. Уверенность в успехе мести, в возможности причинить зло врагу мрачным огнем зажигала мои глаза, будила мысль и подогревала решимость.

В восемь часов вечера кривой Мауко потребовал потушить костры — у него не засыпали бойцовые петухи. Никто не захотел погасить огонь, и кривой принес петухов в мою комнату.

— Разрешите оставить их у вас на ночь. Это хорошие петухи, но если они не выспятся, они никуда не будут годны!

Вскоре усадьба погрузилась в тишину. Лампы, горевшие в палатках, отбрасывали в степь полосы света.

Кларита возвратилась навеселе.

— Смелее за мной!

Мы пробрались к ограде корраля сквозь банановые заросли. Огромное стадо мирно дремало. Снаружи фыркали лошади сторожей. Кларита, взобравшись на изгородь, взмахнула шкурой ягуара, оранжевой с черными пятнами.

Стадо мгновенно всколыхнулось, как стремительно набежавшая волна прилива. Сталкиваясь в испуге рогами, быки теснились к забору. Несколько животных разбились грудью о ворота и были затоптаны копытами. Сторожа запели, седлая лошадей, и стадо на минуту замерло, но затем опять заколыхалось бурными волнами. Ворота затрещали, раздался рев, топот, стук рогов. И как лавина с головокружительной быстротой обрушивается с гор, выворачивая с корнем деревья, так разъяренное стадо повалило изгородь своей тюрьмы с грохотом землетрясения, с ревом бушующего моря и рассеялась по степи, приводя в трепет ночную тьму.

Сбежавшиеся женщины и пеоны с фонарями звали на помощь. Из дома доносились крики Субьеты, который, не понимая, что происходит, боялся отпереть дверь. Собаки умчались вслед за стадом; в страхе клохтали куры; коршуны, взлетев над сейбой, рассекали воздух неровными кругами.

В воротах корраля остались десять раздавленных быков, а поодаль — четыре лошади. Кларита вернулась и рассказала мне все эти подробности, умоляя молчать о нашем сообщничестве.

Когда я положил шкуру ягуара на прежнее место, вся степь еще продолжала гудеть.

На следующий день меня разбудили разговоры о ночном происшествии и вопли старика, прикрывавшего руганью свое злорадство:

— Проклятая жизнь! Я не виноват, что стадо взбесилось. Скажите Баррере, пусть ловит его, если найдет вакеро и лошадей. Но прежде пусть он заплатит мне за погибших коней! Проклятая жизнь!

— Сеньор Баррера собирается переговорить с вами насчет вчерашнего.

— Пусть и носа сюда не показывает, приезжий не расстается с оружием, и я не хочу больше неприятностей в моем имении.

— Мне сдается, — заметил кто-то, — что это душа покойного Хулиана Уртадо явилась в корраль и напугала стадо. Один из сторожей видел над частоколом белую фигуру с той стороны, где, как говорят, был зарыт Уртадо.

— Все возможно.

— Да, он как-то ночью явился к нам с фонариком в руке, там, где начинается степь; он шел, не касаясь ногами земли.

— А почему вы не спросили у него божьим именем, чего ему надобно?

— Потому что он погасил свет, а мы чуть с ума не спятили от страха!

— Бандиты! — проворчал Субьета. — Так, значит, это вы рылись под рожковым деревом? Жалко, я не влепил вам тогда пулю в спину. Несчастные бродяги!

Когда я вышел во двор, там толпилось много народу, но Барреры не было. Притворяясь ничего не знающим, я прошел в корраль, где несколько человек свежевали раздавленных быков.

— Не помогло даже то, — говорил один, — что я пустил коня во весь опор, обогнал стадо и запел, чтобы успокоить быков. Я ускакал очень далеко, и если б не мой конь, меня бы раздавили.

Несколько минут спустя, возвращаясь в дом Субьеты, я увидел, что возле канея Кларита продает собравшимся ром, разливая его из выдолбленной скорлупы кокосового ореха. Здесь было несколько неизвестных мне людей; из-под плащей у них кричали петухи. Хозяева петухов спорили, заключая пари, точили бойцам шпоры или, набрав в рот водки, опрыскивали им бока, приподняв крыло. Ярко оперенные птицы вызывающе поглядывали друг на друга и, злобно нахохлившись, скребли когтями землю. Субьета вошел под навес, взял уголь и начертил на полу неровный круг. Он сел на свое обычное место, прислонившись к столбу, глотнул из бутылки и предложил, с жестким смешком:

— Ставлю сто быков за красного против желтого.

Кларита, высунувшись из-за группы людей, кивала мне головой, давая понять, что пари заключать не надо. Но я с высокомерной небрежностью выступил вперед.

— Я выбираю петуха и ставлю двести пятьдесят голов скота, которые выиграл у вас в кости!

Старик сделал вид, что не слышит.

Тогда кто-то крикнул, показывая сжатый кулак:

— Идет! Десять быков против золота, которое у меня в руке, или против того, что у меня зашито в поясе?

Субьета отказался. Вакеро упрямо настаивал:

— Смотрите, хозяин, — это «орлы» и «королевы», вы зароете их в банановой роще!

— Чепуху плетешь! Но, если золото чистой пробы, я обменяю тебе его на бумажки.

— Нет, так дело не пойдет.

— Дай-ка мне монету, я проверю, не фальшивая ли она.

Старик осмотрел монету со всех сторон жадными глазами, пощупал, звякнул ею и, попробовав на зуб, воскликнул;

— Идет! Ставлю против желтого!

— Но с условием, чтобы кривой Мауко ушел отсюда, иначе он может заговорить петуха.