Пучина - [18]

— Ну ладно, бери гитару и пой.

— Еще рано.

Мы прождали почти час. Мысль о неверности Алисии приводила меня в ярость, и я, чтобы не разрыдаться, кусал себе руки.

— Вы хотите убить его?

— Нет, нет! Я только хочу узнать, к кому он ездит.

— А если он путается с вашей женой?

— Все равно.

— Но ведь вам это, наверно, неприятно?

— По-твоему, я должен убить его?

— Дело ваше. От меня бы ему не поздоровилось. Спрячьтесь за изгородь, я сейчас стану петь.

Я выполнил совет Мигеля. Минуту спустя он сказал мне:

— Не пейте больше и цельтесь вернее.

Вскоре на листве банановых деревьев появился неверный отблеск лунного света, постепенно разлившийся по всему небу.

Раздались меланхолические аккорды гитары:

Коршун бедную голубку

Подстерег и закогтил;

Только кровь ее осталась

Там, где он ее схватил.

Напрягая зрение, я целился то в сторону реки, то в сторону корралей, а то еще куда-то. Резкий крик павлина, сидевшего на коньке крыши, пронизал ночную тьму.

Где-то на степной тропе завыли собаки.

Только кровь ее осталась

Там, где он ее схватил.

Женщины в комнате зажгли свет. Старая Тьяна показалась на пороге, как привиденье.

— Хватит, Мигель, нинья Грисельда не может уснуть.

Певец умолк и подошел ко мне.

— Я забыл сказать вам, что я обещал подать ему лодку. Когда мы поедем обратно, стреляйте в сидящего впереди. Если не промахнетесь, я брошу его кайманам, и кончены счеты.

Я видел, как он отчалил и поплыл по сумрачной реке, пересеченной неподвижными тенями деревьев. Но вот он вступил в черную полосу заводи, и видно было лишь поблескиванье весла, сверкавшего, как широкий ятаган.

Я ждал до рассвета. Никто не вернулся.

Бог знает, что происходило в это время.

Под утро я оседлал лошадь Мигеля и повесил двустволку на плетень. Грисельда, поливавшая из кувшина цветы, с беспокойством наблюдала за мной.

— Что ты делаешь?

— Поджидаю Барреру, который здесь ночевал.

— Что ты говоришь! Что ты говоришь!

— Слушайте, Грисельда. Сколько мы вам должны?

— Я не понимаю тебя!

— Отлично понимаете. Ваш дом — не для порядочных людей. А вам не пристало валяться на траве в степи, когда дома есть кровать!

— Придержи язык! Ты пьян!

— Только не от вина, которое вам привез Баррера.

— А разве он привез его мне?

— Вы хотите сказать — Алисии?

— Ты не можешь заставить ее ни любить тебя, ни следовать за тобой. Любовь — как ветер: куда захочет, туда и дует.

При этих словах я торопливо сделал несколько глотков из бутылки и схватился за ружье. Грисельда убежала. Я распахнул дверь.

Полуодетая Алисия сидела на кровати.

— Ты понимаешь, что здесь из-за тебя происходит? Одевайся! Едем отсюда! Скорей! Скорей!

— Артуро, перестань, ради бога!

— Я убью Барреру у тебя на глазах!

— Неужели ты способен на такое преступление?

— Не смей плакать! Ты уже и мертвого его жалеешь?

— Боже мой... Помогите!

— Я убью его! Я убью его! А потом тебя, себя и всех остальных! Я в своем уме! Не смей говорить, что я пьян! С ума сошел? Нет! Неправда! Я в своем уме! Остуди жар, который палит мне мозг! Где ты? Пощупай мне голову! Где ты?

Себастьяна и Грисельда старались удержать меня.

— Успокойся, успокойся, ради всего святого! Это я. Ты не узнаешь меня?

Они повалили меня на гамак и хотели связать его края, но я ударами ног разорвал сетку и, схватив Грисельду за волосы, вытащил во двор.

— Сводница, сводница!

И ударил ее кулаком: по лицу Грисельды потекла кровь.

Потом, впав в бредовое состояние, я принялся хохотать. Меня забавляло жужжанье дома, который быстро вертелся, обдавая меня свежим ветром. «Так, так! Пусть он не останавливается, я сошел с ума!» Мне казалось, что я — орел; я размахивал руками и чувствовал, как лечу по воздуху над пальмами и степями. Я хотел опуститься, чтобы схватить Алисию и в своих когтях унести ее в облака, подальше от Барреры и всего дурного. И я поднимался высоко-высоко, в самое небо, солнце жгло мне голову, и я дышал его пламенным светом.

Когда конвульсии прекратились, я попытался встать, но почувствовал, что земля ускользает у меня из-под ног. Держась за стены, я прошел в комнату, которая была пуста. Они сбежали! Мне хотелось пить, и я отхлебнул еще глоток виски. Потом я поднял с пола ружье и приложил холодный ствол к моему разгоряченному лбу. Потрясенный тем, что Алисия покидает меня, я заплакал и, выйдя на крыльцо, воскликнул:

— Ладно, можешь уходить от меня! Я теперь богатый человек. Мне не надо ни тебя, ни твоего ребенка, никого! Пусть этот выродок появится на свет мертвым! Он не мой сын! Уходи с кем угодно! Таких, как ты, кругом полно!

Я разрядил в воздух оба ствола ружья.

— Где Франко, почему он не защищает свою жену? Подходи! Я отомщу за смерть капитана. Убью каждого, кто сунется сюда! Только не Барреру, Барреру — нет, пусть Алисия уходит с ним! Я меняю ее на виски, всего за одну бутылку виски!

И, подобрав недопитую бутылку, я вскочил на коня, вскинул ружье за спину и умчался прочь, оглашая спокойную, равнодушную степь хриплым дьявольским кличем:

— Баррера! Баррера! Вина, вина!

Полчаса спустя пеоны из Ато Гранде заметили мое приближение. Они кричали мне и делали знаки с другой стороны реки. Нахлестывая жеребца, я переправился через указанный мне брод и въехал под крик и шум во двор, расталкивая собравшихся там пеонов.