Пучеглазый - [38]
— Ладно, — согласилась мама. — Я позвоню. Пожалуйста. Пусть приходит, если у него нет других дел.
Конечно, других дел у Пучеглазого не оказалось. Мне достаточно было подслушать, что говорила мама — всего несколько минут, — чтобы понять: он с минуты на минуту окажется у нас в доме. Но мама не преминула развить свой успех!
— О, пожалуйста, Джеральд, не мог бы ты по дороге забрать Джуди, она у Хетти.
Не знаю, что он ей ответил. Но догадываюсь, что он чувствовал. И уж точно мне известно, что чувствовала Джуди, ведь отец Хетти потом рассказывал нам, как она с такой радостью бросилась к Джеральду, что едва не задушила в объятиях.
Впрочем, когда они заявились домой, оба были живы-здоровы. Я открыла им дверь, поскольку мама торчала наверху. Джеральд вошел и крепко меня обнял. Карманы его топорщились от лимонов.
— Ты испортишь костюм, — пожурила я его. — Он так вытянется.
— Ну и пусть!
Он закружил меня. (Ну прямо какой-то Национальный день кружения Китти!)
— Твоя мама замечательно выступила в суде, — сказал он мне. — Она была великолепна. И произнесла потрясающую речь!
— Я знаю, — усмехнулась я. — Она мне уже доложила.
— Рад слышать, что она по-прежнему начисто лишена скромности, — заметил Джеральд («Что весьма благосклонно с его стороны», — подумала я) и — с неизменным постоянством, надежностью и предсказуемостью — принялся за работу: взял нож и разделочную доску, достал лед и лимоны.
Вот так мы теперь и живем. Джеральд часто у нас бывает. Не скажу, что он полностью изменил свои взгляды. Он по-прежнему считает, что я должна поддерживать порядок и чистоту в своей комнате, а по утрам первым делом открывать шторы и — боже сохрани! — не есть между завтраками, обедами и ужинами. И он все еще бродит по дому, сетуя: «Снова свет оставили! Я же недавно проходил и все выключил. И вот, пожалуйста, они снова горят!» Нет, он не изменился.
А вот мама изменилась. Он ее теперь переманил на свою сторону. Каждое субботнее утро она сует мне в руки тряпку для пыли и оставляет у моей двери пылесос.
— Потом, когда закончишь, отдай его Джуди, — говорит она. — Пусть тоже все уберет. — (По крайней мере, теперь все по-честному.)
Мама с нами теперь так же строга, как была, пока папа не уехал. Думаю, Джеральд обеспечивает ей моральную поддержку, необходимую для борьбы с нами. Она даже перестала платить мне за картошку.
Джеральд по-прежнему такой же острый на язык. Проведение любого сбора пожертвований или демонстрация не обходятся без его замечаний: все-де следует организовать иначе, более эффективно и совсем в другом месте. Но он многим нам и помогает. Его маленькая полиграфическая фирма печатает для нас листовки и объявления. Просто диву даюсь, неужели у него и впрямь все так дешево стоит? Но на демонстрации Пучеглазый больше с нами не ходит. Остается дома, ложится на диван и читает газету. Мы не в обиде. В конце концов, от него были одни проблемы. Зато, когда мы, раздраженные и вымотанные, возвращаемся домой, нам нет нужды заглядывать в «С пылу с жару от Пэтси» и ждать там часами, когда поджарится следующая порция картошки. К нашему возвращению Джеральд всегда готовит что-нибудь замечательное. Не знаю, как долго они с мамой так выдержат. Наверное, непросто проводить столько времени с человеком, который смотрит на мир совершенно иначе, чем ты. Но с того самого дня, как мама побывала в суде, между ними больше не было серьезных стычек. Мама уверяет: это потому, что Джеральд, хоть он в этом и не признается, был полностью сражен ее красноречием. Но Джеральд утверждает, что это чепуха на постном масле — просто в тот день он понял, как для нее это важно. Говорит, мама стояла в зале суда, перегнувшись через перила, и рассказывала всем собравшимся, что у нее в больнице облетает краска со стен, что к ним приносят детей с посеревшими от кашля личиками, потому что они живут в сырых комнатах. Рассказала она и о детях-инвалидах, как те могут видеть мир лишь сквозь залитые дождем окна, потому что батареи в их инвалидных креслах разрядились и некому их заменить. И как все это надрывает ее сердце: столько людей дни и ночи стараются помочь тем, кого любят, и защитить их от бед, меж тем как группка самодовольных политиков и ограниченных солдафонов играет в свои бессмысленные дорогостоящие игры.
Это наша планета, заявила мама. В гораздо большей степени, чем их. Нас больше. И если мы делаем все возможное и невозможное, чтобы вырастить наших детей, то хотим быть уверенными, что у них есть будущее. Если мы не жалеем времени на приготовление добротной пищи и обучение детей музыке, нам надо знать наверняка, что все они смогут вырасти и что музыка будет всегда.
«Вот поэтому я и перерезала проволоку ограждения, — сказала мама. — Потому что все дни напролет я работаю с людьми, которым нужна помощь. И я знаю, что куда больше денег тратится на эти блестящие новенькие ракеты, чем на тех, кого эти самые ракеты призваны защищать. И если положение вещей не изменится, то все больше и больше людей станут считать, что такую жизнь и защищать не стоит».
Джеральд уверял, что его убеждения совершенно не изменились. Но теперь он лучше понимает, почему мама поступает так, как поступает. В следующий раз, сказал он с лукавой улыбкой, он будет поддерживать ее активнее и позаботится о том, чтобы она смогла отправиться в тюрьму. (Когда он это говорит, мама всегда так мило улыбается в ответ. Что ж, если я знаю свою мать, бедняга Джеральд скоро обнаружит, что его поймали на слове и что мама угодила в тюрьму на целый месяц!)
