Публицисты 1860-х годов - [99]
2) что составитель и издатель книги старался возбудить презрение и ненависть ко всякой правительственной власти, чем также нарушается закон, ограждающий порядок управления; ‹…›
3) что в книге заключаются самые неистовые нападки на право собственности; ‹…›
4) обнаруживается стремление подкопать все нравственные понятия и даже вовсе отрицать существование нравственности, так как в ней утверждается, что мораль бедного не одинакова с моралью богатого и что человек, не находящий работы, имеет право брать все, что ни попадется ему под руку; ‹…›
5) что приведенные цитаты, характеризующие направление книги, и многие другие приведенные в ней места к мысли делают книгу чрезвычайно опасною как по значительности вреда, который могла бы она причинить, если б была пропущена к обращению и попалась в руки читателей незрелых или легко увлекающихся всякою парадоксальною мыслью, — так и потому, что собранные в книге статьи направлены против самых существенных основ общественного порядка: религии, правительственной власти, права собственности и начал нравственности».
Можно представить себе ужас, который обуял цензоров и судей, когда они читали страницы книги, обжигающие ненавистью к деспотам и угнетателям, открыто взывающие к революции. Можно представить себе их удивление, когда мятежный автор «Отщепенцев» предстал перед судом, — удивление перед его мужеством, внутренним достоинством, верностью убеждениям и уверенностью в своей правоте. Друзья умоляли его перед процессом взять адвоката, известные юристы того времени — Унковский, Ольхин, Танеев — предлагали Соколову его защищать, но он отказался от чьих бы то ни было услуг. Он защищал себя сам. Точнее, не столько защищался, сколько нападал, развивая публично идеи своих «Отщепенцев». Процесс для него был гражданской, нравственной акцией, битвой за свои убеждения — это был урок поведения революционера на суде, повторенный позже деятелями революционного народничества, превращавшими почти каждый процесс над ними в трибуну активной политической борьбы. Это был урок высокой гражданской нравственности, новой нравственности той эпохи.
В архивах III отделения мы обнаружили письмо некой Екатерины Калиновской, которая была близка кружку Ножина, Зайцева, Соколова, дружна с автором «Отщепенцев» и посещала его во время заключения в Литовском замке. Вот что писала она 17 мая 1867 года Вере Писаревой, сестре Д. И. Писарева, которая любила Соколова:
«Соколов неоспоримо верит в справедливость своего учения и в законность своей книги. Правдивое и законное презирает всякого рода защиту, как унижение для себя, — таково убеждение Соколова; стало быть, с этой стороны защиты не существует; не пойдет же Соколов против себя. Теперь вопрос: нужно ли Соколову объяснять суду убеждения, написанные им? Нет: его не поймут; я разумею непонимание сердцем, а не умом… При таком условии убеждать — значит рассыпать бисер перед свиньями. А такие понятия против правил Соколова, как и каждого умного человека… Тут-то и начинается коллизия. Жить или умереть — вот между какими фатальными крайностями борьба в Соколове, и эта борьба усилится по мере приближения развязки. Что же, по понятиям Соколова, в отношении его самого, в настоящем положении, значит жить? То, что по понятиям… прочих — погибель, смерть, а именно: остаться самим собою, без страха и трепета отдать себя на все во имя идей.
Разумеется, для того чтобы беззаветно задавить себя крестом, взятым на свои плечи, для этого необходимо, чтобы крест и жизнь были самыми близкими синонимами, чтобы и мысль о возможности жизни в истинном смысле этого слова, предав свои идеи за животное существование, была бы немыслима. Что все это не так в Соколове, мы не имеем права предполагать, мы слишком верим его словам, мы верим (о, как еще верим!), что он не резонер, бьющий на эффект, не шарлатан, проповедующий какое-то отщепенство, чтобы только иметь право ничего не делать и тунеядствовать, а герой, надевший на себя тяжкие вериги во имя правды, с тем чтобы распространить эту правду или же задохнуться в веригах своих… Несправедлив, кто думает, и клеветник, кто утверждает, что Соколову мучительно жаль отказаться от жизни, от жизни в полном смысле, чтобы не покидать знакомых, чтобы посреди них хорошо пить, есть и прочее. Соколову ли свойственно гоняться за наслаждениями, какие может дать ему удовлетворение потребностей его физического организма? Для такого ли смрада и мерзости отречется он от себя? Он ли примет за настоящую жизнь позор?… Да, Соколов способен или жить, или умереть. И не из страстного ли желания истинной жизни сделался он проповедником отщепенства?…»
Это письмо — любопытный документ эпохи, передающий нравственную атмосферу, которая царила в среде передовой русской молодежи шестидесятых-семидесятых годов. Молодые люди, нигилисты, как их называли, отрицали казенную мораль, основанную на фальши, лжи, на презрении к человеческой личности, на жажде наживы и карьеры, на деспотизме отцов. Они объявили беспощадную войну миру привычек, обычаев, догматического мышления и предрассудков. Они противопоставили всему этому культ человеческой личности, уважения к ее самостоятельности и нравственной ценности, — вот почему для каждого из них так важно было в любых, самых трудных обстоятельствах сохранять верность себе, своей натуре, своим взглядам и убеждениям, оставаться самими собой. Мелкой, низменной, корыстной жизни ради личного преуспеяния они противопоставили жизнь ради высокой человеческой идеи, ради служения народу, и это не было фразой, это было нормой повседневного поведения., психологической плотью характера. Они выходили в жизнь с предощущением подвига, с готовностью к борьбе и расплате, любой, самой страшной расплате за свои идеи и убеждения.
