Публицисты 1860-х годов - [96]

Но каким путем?

Снова, как и пятнадцать лет назад, Зайцев возвращается к мысли о том, что только революционная молодежь, сплоченная воедино, может даровать — пусть и насильственно — свободу народу.

Зайцев не верит в революционность народа, не верит он и в революционные возможности русского «общества». Он видит единственную силу, способную противостоять самодержавию, — партию революционеров: «Мы и они — два борца на пустой арене, среди безмолвной, безучастной публики» (1878, № 11). Открытая политическая борьба организации революционеров с самодержавным правительством — это «единственный шанс на победу», и для победы нам нужно только «смелости, смелости и еще смелости» — как говорил Дантон» (1878, № 11).

По-видимому, бланкистские, «заговорщицкие» идеи, которые столь реально воплотились в деятельности народовольцев и которые ранее не совсем чужды были Зайцеву, укрепились теперь в его мировоззрении. Вот почему он приветствовал деятельность «Народной воли». Пожалуй, никто из шестидесятников, если не считать Зайценского и Соколова, не относился столь одобрительно к народовольцам, как Зайцев. С весны 1878 года меняете: даже тональность его статей в «Общем деле»: в них появляется несвойственный ему ранее оптимизм. По свидетельству А. Христофорова, «выстрел Веры Засулич оп принял с величайшим энтузиазмом, как сигнал пробуждения, свидетельство существования великих нравственных сил в России. С восторгом видел он, как возбужденные этим выстрелом революционные силы России выходили из замкнутых твердынь своей доктрины на поле политической борьбы, и с той поры уже не сомневался в счастливом исходе последней. Участь деспотизма была для него решена, и вопрос его окончательного падения был вопросом недалекого будущего» (1882, № 47).

Зайцев внимательно следит за всеми перипетиями революционной борьбы народовольцев с самодержавием, приветствуя каждую их победу. «Ах, какой пассаж!» называет он статью, посвященную убийству начальник; III отделения Мезенцева: «Пассаж состоит в том, что убили начальника шпионов».

Зайцев рассказывает читателям о покушении на царя. Для подпольной газеты «Народная воля» он пишет статью «О пользе цареубийства», в которой солидаризуется с народовольцами. Однако он подчеркивает, что видит пользу в цареубийстве лишь в том случае, если это «не просто насильственное лишение живота предержавной власти, а цареубийство политическое, то есть имеющее целью перемену политической системы обществе». При этом Зайцев оговаривается, что побуждает его к столь суровым выводам «рыцарское отношение» к «угнетенно-суровой истине», а никак «не политические взгляды. Если бы я имел личную симпатию к цареубийству, я совершил бы его…» (1880, № 37).

Эта оговорка важна. Она свидетельствует, что политические воззрения Зайцева семидесятых годов не были тождественны взглядам народовольцев. Террор не был для него спасительной панацеей от всех бед. По поводу убийства Мезенцева он писал, что приветствует убийство «шпиона», но что о политическом расчете «этой акции п речи быть не может: не оскудеет земля русская подлецами» (1878, № 14).

Под цареубийством он понимал не уничтожение личности данного императора, но уничтожение принципа самодержавия, — только в этом случае он стоял и за убийство царя. «Перемена личности» ничего не может дать народу, «если принцип остается тот же», — писал он в статье «60 лет» в связи с шестидесятилетием Александра II. «Дело не в его жизни, — говорит он об Александре II, — а в жизни самодержавия. Да живет Александр какой угодно и да умрет царь!» (1878, № 10).

Вот почему, когда царь Александр II пал от руки народовольцев и на престол взошел Александр III, Зайцев обошел молчанием это событие. Ни порицать героев «Народной воли», ни приветствовать эту акцию как победу революции он не мог. Однако Зайцев немедленно отозвался на варварскую казнь новым царем героев-народовольцев. «Повесил! — писал Зайцев в статье «Новый вешатель». — Еще бы не повесил он, внук Николая и сын Вешателя! Итак, война не па живот, а на смерть будет продолжаться. Придется еще, быть может, не раз пережить те чувства, которые мы испытали, когда читали известие о смерти наших героев… Но, несмотря на тяжелое ожидание новых жертв, нас ни на минуту не озабочивает сомнение в исходе этой борьбы» (1880, № 40).

Несмотря на то, что Зайцев далеко не во всем был согласен с тактикой народовольцев, он нигде не оскорбил дело героев словом упрека или сомнения. Он считал, что революционные народники 70-х годов продолжали те самые традиции, которые были близки Зайцеву. Более того, по убеждению Зайцева, именно они воплощали эти традиции в жизнь. Специально для газеты «Народная воля» Зайцев пишет статью «Русская революция» — поэтический апофеоз народническому движению. Он искренне верит, что Россия вступила на путь революции, и революции победоносной:

«Когда 20 лет тому назад мы мечтали о ней, мы не так представляли себе ее появление. В наших мечтах она являлась к нам с классическими атрибутами исторических революций, наших или европейских: или в виде стихийной бури пугачевщины, жакерии, крестьянской войны или с громом пушек и речей народных ораторов, как в 92. Но вот она пришла не как повторение и подражание, а новая и самобытная, совмещая странные контрасты и являясь настоящей дочерью своего века — таинственная в своих средствах и путях и открыто героическая в своих деятелях, мудрая, как змий, и чисто наивная, как голубица, с фанатизмом христианских мучеников в сердцах и со всеми средствами науки в руках, грозная решимостью губить и непобедимая решимостью гибнуть. Она не порыв, не буря. Она сознательное, цивилизующее, разумное дело, дело медленное, малозаметное…» (1880, № 33, 34).