Публицисты 1860-х годов - [121]

На этом красноречивом документе начертана очередная виза: «Предложить по поручению графа нарядить следствие по показаниям Молодожникова на подполковника Соколова». Следствие вел прокурор окружного суда Муравьев, который для объяснения с Молодожниковым неоднократно посещал тюремный замок. Ретивый писарь предложил следователю целую программу «дознания»:

1 — свободный допуск знакомых лиц к Соколову;

2 — дознание об образе жизни и действиях лиц, посещающих Соколова;

3 — внезапный осмотр в их квартирах и то только тогда, когда будет нить сущности ясна».

Далее он конкретизировал свои показания, заявив, что «Соколов выражался оскорбительно об особе государя императора и членах царствующего дома, отзываясь, что они «сатанинского происхождения», а чиновники — «слуги сатаны»; относительно будущих переворотов и истреблении царствующего дома Соколов отзывался, что это должно произойти в 1868 году; говоря о монастырском имуществе как источнике средств для переворота, он указывал на драгоценности Кириллова монастыря, в котором будто бы находится митра, стоящая 3 миллиона. Все это, по объяснению Молодожникова, Соколов высказывал в июне и июле сего 1867 года, во время прогулок в тюрьме, арестантам из разночинцев, имен которых, кроме одного Алексеева, прозванного Актрисиным, не называл, говоря, что все это такие люди, которые не покажут правды…»

В качестве главного свидетеля Молодожников и выставил этого «известнейшего вора и мошенника» Актрисина, который, «имея много сведений относительно политических замыслов Соколова, изъявляет готовность высказать все и рассказывал ему, Молодожникову, о поездке Соколова в Сибирь для свидания с ссыльнопоселенцем Петрашевским».

Однако вор и мошенник Алексеев-Актрисин разочаровал и Молодожникова, и прокурора Муравьева. «При объяснении прокурора с Алексеевым оказалось, что Алексеев с 1860 года содержится почти беспрерывно то в тюрьме, то в арестантских ротах;…Соколова он знал еще в 1860 году, находясь в литографии при книжном магазине Сенковского, куда Соколов часто хаживал; в тюремном замке он встретился с Соколовым уже как знакомый. Относительно оскорбительных отзывов Соколова об особе государя императора и особах царствующего дома Алексеев отозвался, что он этих пустяков не слышал, хотя Соколов «высказывался всегда твердо». Вообще в своих объяснениях Алексеев высказывался как человек, имеющий действительно какие-то важные сведения, но не желающий передать оные иначе, как под условием освобождения его из-под стражи. О своих отношениях к Соколову и замыслах последнего он не выражался иначе, как в виде вопросов: «Зачем Соколов приглашал меня, по освобождении из-под стражи, отыскать его и явиться к нему? Зачем он ездил в 1863 году в Сибирь?» (Сам Алексеев находился тогда в числе певцов в Казанской театральной труппе.) Ближайших сведений он не дал о Соколове и ограничился одним уверением, что существует политический заговор, который он желает открыть по выходе из тюрьмы».

По-видимому, ведущему следствие прокурору Муравьеву показалось слишком дорогой и рискованной платой освобождение этого «известнейшего вора и мошенника» ради голословного обещания разоблачений; вдобавок оп узнал «от офицера полиции Орлова, что Алексеев еще несколько лет назад, содержась под стражею, выразил состоявшему при бывшем Санкт-Петербургском генерал губернаторе чиновнику Малашицкому желание раскрыть какое-то политическое преступление и подделку кредитных билетов, был для этой цели освобожден из-под стражи, успел выманить у Малашицкого значительное количество денег и, пробыв два месяца на свободе, взят был во время одной кражи на месте преступления».

Прокурор Муравьев узнал и другое — оказывается, писарь Молодожников промышлял похожим образом, время от времени «предлагал свои услуги к открытию политических преступлений, изъявляя даже желание, чтобы его с этою целью заключили под стражу между политическими преступниками в Петропавловской крепости, и прося в то же время денежных пособий для его настоящих нужд».

Таким образом, чины прокуратуры и жандармерии оказались в анекдотической ситуации: их поймали на крючок два ловких мошенника-авантюриста, рассчитывавших выжать из подозрительности властей предержащих определенный капитал. Естественно, возбуждать судебное дело против Соколова на столь шатких основаниях было невозможно. Но п оставить его безнаказанным они не хотели, тем более что в их распоряжении имелось еще одно заявление: «Независимо от вышеизложенного, — читаем мы в документе, где излагаются доносы воров Молодожникова и Актрисина, — бывший прокурор С.-Петербургского окружного суда Шрейбер довел до сведения прокурора Судебной палаты, что в конце августа 1867 года, при посещения Петербургского судебного зам! для принятия просьб от арестантов, он поражен был господствовавшим тогда между арестантами духом — они с невиданною прежде настойчивостью и без должной сдержанности начали предъявлять различные свои требования; почему он… обращался к обер-полицмейстеру, который заявил ему, что подполковник Соколов, распространяя различные идеи между арестантами, имел весьма дурное на них влияние».