Птички в клетках - [115]

— Хотим пройтись вдоль утесов, — сказал Гарри.

— До Ивовой впадины, — вставила Ровена.

— Подумать, какая встреча! — сказал Гарри.

— Может, еще встретимся, — ответила Дейзи.

— Да знаешь… мы почти не бываем в обществе.

Дейзи нагло прошлась взглядом по Ровене и засмеялась, когда парень снова промахнулся.

— А я однажды выиграла золотую рыбку, — сказала Ровена, тоже смеясь, — только она сдохла по пути домой.

— Подумать только! — произнес старик, когда они с Ровеной шли к машине. — Это, значит, сын Джорджа. Он выше отца. Джордж был коротышка.

Она усадила его в машину и поняла по его каменному лицу, что разговор окончен. Что ж, она узнала еще одну его знакомую — это главное.

Холмы словно вырастали из-под земли, а море убегало все дальше и дальше, но вдруг, миновав последний длинный холм, они выскочили к кемпингу — пустынному в это время года и похожему на приземистые белые андалусские городишки, как они выглядят издалека. Старик продолжал говорить: "…но мы создали современную цивилизацию — голую, без корней, у нас анархия уживается с жесткими стандартами", и внезапно внизу, между дюнами, показалось море: не серое и холодное, но сочное, синее, свежее и наивное, как молодые губы, оно простерлось за дюнами гигантской сонной гладью. Теперь командовал старик: он суетился, искал место, где поставить машину, потом тяжело шагал по песку, минуя кучи прошлогоднего мусора, торопясь взобраться на утесы. Сверху открывался вид во всю ширь мелкого залива — на изменчивый рисунок неторопливо набегающего прибоя, похожего на губы, шепчущие слова, которые разлетаются, недосказанные и никем не услышанные. Вдалеке с десяток любителей серфинга решительно отдалялись от кромки прибоя, идя навстречу крупным волнам — так, словно навсегда покинули сушу и устремились к линии горизонта. Ровена остановилась, дожидаясь, когда первый из них заскользит на гребне волны, но старик велел ей идти дальше — туда, где утесы поросли густой травой. Вот что влекло его сюда: простор, беспредельность. В такой ясный майский день можно пройти, не встретив ни души, хоть тридцать миль, от края до края залива, сквозь вой ветра и крики мечущихся чаек, мимо несчетных мысов, плавно сползающих к песчаному дну, но все же режущих волны. Густые волосы старика оставались неподвижными на ветру, только его большие уши торчали сильнее обычного. Ровена повязала голову шарфом. С утеса на утес, по травяному ковру, испещренному мириадами гвоздик и маргариток, расцветивших милю за милей, старик вел ее, взрезая коленками воздух, жестикулируя, безостановочно говоря и показывая то на сокола в небе, то на черного, как сажа, баклана на скале, а она лениво брела сзади. Он нетерпеливо останавливался, чтобы отметить какой-нибудь особенный мох, или, стоя на краю утеса, как пророк, указывал рукой на обрывы, каньоны, пещеры и тоннели, куда врывалась — чернея — зеленая вода и — опять зеленея — выливалась водопадами в море. Шел старик энергично, нагнувшись вперед, но, ожидая ее, распрямлялся, и Ровена улыбалась его отрешенному взгляду, который скользил по просторам так, будто он знает, что там, вдали. В нем было что-то от языческого бога и от неутомимого зверя. После передышки на гребне черного утеса, где кожу обжигало солнцем, они продолжали путь.

— Отсюда не виден залив, — сказала Ровена. Ее мысли были о молодых людях, скользящих по волнам.

— Еще два утеса — и наша впадина, — ответил он, поднимая ее на ноги.

— Ах да, впадина.

Эта впадина стала для него навязчивой идеей. Из всех прогулок он предпочитал эту — впрочем, и Ровена любила бы здесь ходить, если б только не страшный омут в конце пути. В нескольких местах вдоль скалистого берега море вымыло тоннели под утесами, образовав гигантские темные кратеры ярдов пятьдесят в ширину, а эта впадина была к тому же сто восемьдесят футов в глубину. При спокойном море слышно было, как плещется внизу невидимая толща, а в непогоду вода бурлила, как в котле. Ровена в страхе остановилась, но он продрался сквозь высокую траву на самый край, выкрикивая через плечо какие-то сведения из геологии и кораблевождения, и, чтобы позабавить ее, рассказал, как контрабандисты дожидались отлива, прежде чем подойти к берегу.

Они снова смотрели на этот бессмысленный провал, похожий на рану. Стоя на краю, старик, казалось, слился с ним в единое целое. Ей вспомнился его рот, как она однажды его увидела (с ощущением ужаса, которое теперь пыталась стереть из памяти) до того, как он вставил свои зубы. И рот отца.

Что ж, цель достигнута. Найдя уступ со стороны моря, защищенный от ветра, они сели отдохнуть под обжигающим солнцем.

— Рай! — произнесла она и закрыла глаза.

Они долго сидели в молчании; он не отрываясь смотрел на монотонную поверхность воды. Иногда вдалеке легкое дуновение ветра рождало стаю белых барашков: будто лица или, быть может, белые руки, бессмысленно возникающие и исчезающие вновь. Да-да, бессмысленные мертвецы.

— О чем ты думаешь? — спросила она, не открывая глаз.

Он хотел было ответить: "В моем возрасте всегда думаешь о смерти", но сказал:

— О тебе.

— О чем же именно? — спросила она с беззастенчивостью юности.