Птичий глаз - [2]

Ольга по-прежнему ходила в школу. При ней ребята в классе как-то притихали, на неё то и дело оглядывались, а она безразлично смотрела на доску и ничего не видела и не слышала. Девочки говорили с ней осторожно.

К ноябрьским праздникам в школе готовился концерт, и когда Лида Грукина из девятого «А» предложила Ольге что-нибудь сыграть, кто-то из девочек её одёрнул. Ольга даже слышала, как за спиной зашептались:

— Ты что?! У неё же горе. Папа умер.

Грукина покраснела и, неловко взяв Ольгу за руку, пробормотала:

— Прости, пожалуйста! Я не знала.

И оттого, что её все жалели, Ольге частенько хотелось плакать. Она уходила с уроков.

Однажды Ольга прибежала из школы и, заливаясь слезами, рассказала матери и бабушке про комсомольское собрание.

— «Тряпка ты, Оля! кричали товарищи. В руки взять себя не можешь.

Бывает горе. Но нужно же быть мужественной…»

Если так говорили, значит правильно: распустились вы с матерью. Вот Дмитрия нет. Унял бы сразу, бабушка сердито хлопнула дверью.

«Странная она, подумала Ольга. Ведь, конечно же, переживает, но всё как-то иначе, угрюмо, без слёз… Просто ходит и молчит…» Ольга не могла понять этого. Опа недоверчиво приглядывалась к бабушке и видела всегда все те же жёсткие глаза и упрямый, крутой, как у отца, подбородок.

Ничем не выдавала себя бабка. Крепилась. Только одно случайно заметила Ольга: всегда чистенький бабушкин фикус теперь был покрыт плотным слоем пыли и уныло желтел.

А у Ольги всё по-другому. В школе двойки да тройки. И её это не волновало. Мать настояла, чтобы Ольга перестала ходить в школу. Было решено: на будущий год она снова пойдёт в девятый класс.

И вот пятый год без отца…

В передней послышались голоса, мать распахнула дверь.

— Ну, в этой комнате, кажется, всё. Оленька, что ты сидишь здесь? Форточка открыта. Сквозняк. Идём, идём, а то простудишься.

— Теперича, я думаю, нужно стол подтянуть. Только куда его, в ту или в эту комнату ставить?

Михайло посмотрел на Антонину Ивановну.

— В эту, угловую. Тут мать и сын, мальчик лет десяти, кажется. А здесь одинокий. Вот, Михайлыч, сдаём комнаты…

Вечером, когда все жильцы съехались, Антонина Ивановна быстро заварила себе кофе и больше старалась не выходить из своих комнат.

В передней появилась плетёная корзина. И когда она попадалась на глаза, становилось как-то особенно не по себе.

Впервые квартира казалась такой неприглядной и не своей.

Ольга стояла у окна и, когда вошла мать, даже не оглянулась. В форточку с шумом врывался ветер. Он бился о стекло, шелестел листьями, заставляя дрожать тёмные силуэты деревьев.

Мать вздохнула. Ольга зябко повела плечами и отошла от окна.

— Ну вот, ты опять, мама… Чего ты плачешь? Ведь ничего страшного не случилось.

— Ох, Олюшка, дожили мы. Людям в глаза посмотреть стыдно. Боже мой, да за что же это?

Ольге хотелось протестовать, но тут же ей показалось, что мать права, что жизни у них нет, её заменила пустота, в которой теперь всё выглядело в ином свете: на гобеленах проступала штопка, и всюду пыль чувствовала себя полноправной хозяйкой. Даже люди и те как-то изменились: бабушка стала резкой, а у матери появилась бережливость, иногда просто переходящая в необузданную скупость.

Ольгу давило это гнетущее сочетание квартирной пыли, медлительности жизни и теперь обычной для всех раздражённости. Хотелось чего-то другого. Но всё, за что бы Ольга ни бралась, валилось из рук. Она решила засесть за зубрёжку, а в будущую осень снова попытать счастья и пройти в какой-нибудь институт, где нет математики. Но учёба не шла в голову, а третий год проваливать приёмные экзамены было совестно.

Когда Ольга решала идти работать, мать и бабушка в один голос заахали:

— Стыдно! Дочь такого человека будет работать на заводе. Да что ты?!

— Оставь, мама! Ольга вплотную подошла к матери, обняла её за плечи и прижала к себе.

Всё лучше, чем бабушке быть лифтёршей!

Когда домоуправ грубо и нетактично предложение устроить бабушку лифтёршей, Ольга видела, как взметнулась рука матери, как зарделись её щеки и как она одним дыханием произнесла:

— Матери моего мужа лифтёршей? Да вы с ума сошли!

Людям хочешь лучше сделать, а они вон ещё оскорбляются. Как хотите! домоуправ сердито посмотрел на Антонину Ивановну и повернулся было, чтобы уйти.

— Нет! Нет! Вы меня не поняли, Владимир Николаевич! Я не хотела вас обидеть. Видите ли, как-то неудобно… Мать остановила его и попыталась улыбнуться, но лицо её только болезненно сморщилось. Может быть, что-нибудь другое?

— А что другое? Когда вы ничего не можете. За всю свою жизнь небось палец о палец не стукнули. Горе мне с вами!

Ольге захотелось немедленно выгнать домоупраиа: как он смеет оскорблять их! Но она видела: мать даже не шелохнулась, а только с надеждой смотрела на домоуправа.

Тот потёр лоб большим пальцем, деловито оглядел переднюю и, подумав, сказал:

— Тогда попробуйте сдать комнаты, жильцов в момент найти можно.

— Найдите, Владимир Николаевич! Найдите, голубчик! Я вам буду очень благодарна…

— Ну что, ба? Как? обратилась Ольга к только что вошедшей бабушке.

— Ничего, кажется, милые люди. Особенно этот инженер одинокий, Гаглоев. Весёлый такой. Я ему говорю: «Что же вы так налегке-то?» Смеётся. «Весь мой багаж, говорит, это вот друг портфелюга». Зато у этих вещей, вещей! А ты, Антонина, опять раскисла. Стучат, кажется, или мне послышалось? Не привыкли мы к стуку. Да, да, войдите!