Птица-Жар - [8]

— Убивцы. Разбойники и убивцы. Вот вам крест, — она наскоро осенила себя крестом, — Убивцы-ы-ы, — На ее громкий зык из холодных сеней, с грохотом распахнув низенькую дверь, вывалил дед Кадеяр, в одном лапте и с волочившимися за ним по доскам крыльца онучами.

— Чур тебя, баба дурная. Говори, что стряслось, али тебя бесы попутали.

— Что ж это творится то, люди добрые. Душегубцы. Черными татями прошли. Не заметил никто змиев подколодных, подкрались… Нелюди, — Теперь ее срывающиеся на сип крики разносились далеко окрест, а у сбежавшегося на шум люда мураши по хребтам ползли от ужаса, сквозившего в ее сбивчивых словах. — Видать, больно ладную работу делал, соколик. От и не стерпели гнилые их души… Зависть черная хуже потравы…

Ее одутловатые щеки покрывали багровые пятна, а с трясущихся и побелевших до синевы уст слетали громкие судорожные всхлипы и несведимые причитания.

Толпа окружила плачущую навзрыд бабу, и уже шепотки слышались, что давеча за дальним выпасом пришлые люди шастали, все про кузнеца местного спрашивали. Дескать, молва про вашего удальца далеко пошла, и коли и доверить своих вороных кому переподковать, так только ему. Все дорогу дознавали да облыжные хвалы возносили…

Лебедяна тихонечко пятилась назад, натыкаясь спиной на честной люд и никого вокруг не видя. Не слушая никого. Очи ее были устремлены в ту сторону, куда постоянно махала своей пухлой беленькой ручкой Агапа. На солносход…

Над виднеющейся вдалеке кромкой леса курился столб сизого дыма, извиваясь в порывах ветра и густея с каждым взмахом ее ресниц.

Медленный, незрячий шаг вперед. Второй. Не дыша. Обходя толпу. Тихо ступая все быстрее и быстрее. Спешно перебирая стопами, постепенно переходя на бег… Душа рвалась туда, к нему, скорее. На любый пригорок подле реки. Из спины словно вырастали крылья, только не те, которые возносят ввысь, давая воспарить над мирским, подымая на неведомые вершины. Ее крылья прорывали нежную, ранимую плоть безжалостно грубо. Они были кожисты и уродливы и несли ее в пучину лютого горя.

Даже на фоне пестрых осенних деревьев стали заметны сполохи алого пламени, в воздухе потянуло гарью и запахом паленой сырой листвы.

Когда она очутилась коло кузницы, от сруба уже мало что оставалось. Покрытая осиновой дранкой кровля прогорела и, взметая сонм трескучих искр, провалилась внутрь. Лебедяна вздрогнула от этого грохота, но не отшатнулась, а наоборот, подходила все ближе и ближе. Не замечая, что нежную кожу уже начинает, казалось бы, нестерпимо, опалять жаром. Распустившиеся от шалого бега русые косы подхватывали вихры воздушных потоков. Парящие и будто бы живые пряди извивались вокруг хрупкого девичьего стана, шевелясь наподобие змиев. Она замерла, ровно в соляной столб оборатившись. В ее блестящих слюдяных глазах дрожало отражение огненных языков пламени, облизывающих побитую гнилью трухлявую древесину, жадно поглощающих сытную дань. Но сами очи оставались сухими. От яркого свечения пожарища зрачки диковинно расширились, полностью застилая своей непрозрачной чернью небесно-голубую радужку.

На створке двери, словно притомленно облокотившись, распласталось тело Любомира, насквозь прободенное рогатиной. Склонив голову на грудь, он так и остался висеть, охраняя вход в свое оскверненное жилище. Кузнечный молот, присно зажатый в его сведенных смертной судорогой пальцах, упирался о ступень подле порога, обрамленную седой зеленью полыни, посаженной Лебедяной от всякого лиха.

Из пронзенной плоти все еще сочилась алая руда, пропитывая новую рубаху, богато расшитую по косому вороту огненными петухами. С неба падали хлопья пепла, засыпая все вокруг серым. Будто малюя грязной известью. Гарь и сажа порошей оседали на складках белоснежной ткани, покрывая ее черными подпалинами. Узор вышивки, узелки которой Лебедяна даже сейчас будто ощущала под кончиками пальцев, уже было не разглядеть. Червленая шелковая нить слилась с багряной влагой жизни.

Лебедяна молча очи сомкнула и вспять оборотилась. Только не к дому направилась, а в сторону дальнего выпаса. Ступала размеренными широкими шагами, купины да пожухлые осенние травы пред ней, будто расступаясь, кланялись, а деревья ветви раздвигали.

Знакомые рощи да грибные делянки давно остались позади, солнце клонилось к кромке леса, а небо стало темнеть. Лебедяна шла без продыху, как и была, в легкой белой рубахе да простом сарафане, украшенном в поясе лишь узкими лентами. Стезя была щедро укрыта опавшей листвой, которая шелестела при каждом шаге и цеплялась за подол.

На всякой развилке или перепутье незнакомой дороги, Леда замедляла ход. Но не следья копыт искала она на мерзлой тропе, не вывернутые комья земли или примятые пучки трав были ей указом. Немигающим взором Лебедяна смотрела на деревья и темнеющее небо, в густо-синих глубинах которого зажигались светочи первых звезд, и уверенно ступала дальше.

На землю опустился зыбкий вечерний сумрак. Леда все еще шла вдоль неширокого, но наезженного тракта, не оглядываясь окрест, но точно зная, что не сбилась с пути, когда в отдалении выросла молодая кленовая рощица. Пестрые рассеченные листья, похожие на ладони с растопыренными перстами, своим ярким окрасом выделялись на тусклом фоне пониклой травы и буровато-ржавых кущ иных деревьев. С ближнего края редколесья выскочил русак и замер, словно чуя опасность. Притаившись, зверек стриг ушами и напряженно прислушивался. Он еще не сменил свою блеклую рябую шкурку на зимний наряд, но шерсть уже потеряла былой лоск и выпадала пучками. Ушкан повел усами и задергал подвижным носом, обоняя воздух. Вновь обернулся назад, на рощу, словно там таился источник его тревог, и стремглав припустился поперек тропы в соседний подлесок.