Птица в клетке - [7]
– Я в деле, – сообщаю я, уже предвкушая развлечение, ведь это же клево – куда-то поехать. – Да, будет круто. Приключение! Захватим с собой одеяла.
Джесс расплывается в улыбке и довольно болезненно сует мне в ухо свободный наушник.
– Мужик, ты не пожалеешь. Послушай.
Завывания солиста и грохот гитар ничем не отличаются от десятков других групп, к чьему творчеству он меня приобщал, но я улыбаюсь и доедаю остатки курицы. И лишь вполуха слушаю, как остальные решают, сколько машин нам потребуется, чтобы всем доехать на место.
4
После школы я резко сворачиваю направо и срезаю путь через парк. На самом деле парком его не назовешь: никаких тебе горок или спортивных снарядов или чего-то еще, что могло бы привлечь сюда родителей с детьми. Лишь несколько небольших прудов и едва видных тропинок. Мне больше нравится ходить здесь – не потому, что так быстрее, а потому что так я вроде бы не прячусь от Джареда и автобуса, словно последний трус.
Иногда, если хорошенько постараюсь, я вспоминаю, как мы с ним столкнулись в первый же день в детском саду. Мама пришла меня забирать, и я рассказал, мол, у меня в группе есть очень злой мальчик. Бьет других детей, пока воспитатель не видит. Пачкает чужие акварели черным карандашом. Рушит башенки, которые построили ребята.
Мама слушала, кивала, а потом заявила, что не бывает злых детей, есть только несчастные.
– Откуда тебе знать? – спросил я. – Ты же его не видела.
– А мне и не надо. Я и так знаю. – Она не рассказала, откуда именно, но заверила, что Джареда надо просто пожалеть.
На следующий день, когда он опрокинул мою башенку, я положил руку ему на плечо и сказал:
– Все в порядке. Я знаю, что ты просто несчастлив.
А он ударил меня в глаз.
Я сказал маме, что она была не права. Джаред злой, он меня ударил. Я ждал, что она рассердится, пригрозит позвонить его родителям, но мама повторила, что злых нет, есть несчастные, а злость изводит человека, как незаживающая болячка.
Позже, глядя, как Джаред в одиночку играет на площадке или прячется под деревянными балками домика, точно оживший садовый гном, я с грустью представлял болячки у него под кожей, там, где никто не видит.
Но я их видел. И вижу до сих пор и сочувствую ему так, как научила меня мама.
Однако меньше бояться его я так и не стал.
Едва войдя в дом, я открываю чемодан и достаю блокнот на пружине. Я нашел его в мамином столе, в нашем прежнем доме, и спрятал, пока остальное имущество описывали, упаковывали и убирали прочь. Иногда я почти мог их представить: кисти для рисования, зубные щетки, рубашки, лоскутные одеяла, книги, музыкальные инструменты – все они спят в коробках, в темноте.
Насколько я знаю, в одной из этих коробок лежат еще сотни таких блокнотов. Но этот – все, что мне досталось. Страницы исписаны с обеих сторон, ровно до половины блокнота.
Я листаю наугад и останавливаюсь на уже хорошо знакомой странице. Первый раз, когда я на нее наткнулся, решил, будто это список маминых любимых фильмов. Я опознал не все, но пара ей точно нравилась. С другой стороны – а где тогда все ленты с Ширли Темпл? Мама их обожала. И откуда в списке фильмы о войне? Их она терпеть не могла.
Так если это не перечень любимых или нелюбимых фильмов, то что же? Раз она их написала, значит, это было важно. Может, что-то случилось в те дни, когда она их посмотрела. Или… не знаю, но что-то же это значило.
В тысячный раз я жалел, что мама не озаглавила списки, потому что весь блокнот из них одних и состоял. Список мест. Список цветов. Список песен. Но ни единого заглавия. Никакого контекста. Ни малейшего шанса понять, что они все значат.
5
Я переступаю порог дома Чарли и словно попадаю в плохой вестерн. Кто-то вздернул и выпотрошил огромного игрушечного кота Сильвестра, которого приятель выиграл на ярмарке прошлой весной. Белый пушистый наполнитель вываливается из живота и кружится под потолком, а сам Сильвестр болтается на люстре в петле из скакалки.
Мимо пролетает брат Чарли в одном только плаще Супермена. Еще трое в едва подходящих по размеру вещах несутся за ним следом, причем один тащит банку с джемом, а остальные размахивают пистолетами. Я ныряю между ними.
Вскоре я оказываюсь в окружении одинаково светловолосых детей. Двое запрыгивают на меня, упираясь ногами мне в ребра, и карабкаются, будто по шведской стенке. Остальные хихикают и обнимают мои ноги. Все такие чумазые, будто дымоходы чистили. Дом сильно смахивает на приют из рассказов Диккенса. Только дети тут счастливы, а злодей всего один.
Кстати, о Чарли – он как раз с угрожающим видом спускается по лестнице. Малыши у меня на руках сжимаются и утыкаются мне в плечи. Те, что на полу, пытаются сбежать, но Чарли успевает отобрать у Томаса джем и приказать Оливье надеть штаны.
– Нам пора, – говорю я детям у себя на руках.
Они целуют меня в щеки, спрыгивают на пол и бегут за остальной бандой вверх по ступеням. Ума не приложу, как им удается расти милыми ребятами в атмосфере постоянного ужаса и тирании.
Чарли хватает куртку с обеденного стола и смотрит на нее в потрясении и ярости. С рукава капает что-то лиловое и тягучее. Я не выдерживаю и смеюсь.
Они встретили друг друга на море. И возможно, так и разъехались бы, не узнав ничего друг о друге. Если бы не случай. Первая любовь накрыла их, словно теплая морская волна. А жаркое солнце скрепило чувства. Но что ждет дальше юную Вольку и ее нового друга Андрея? Расставание?.. Они живут в разных городах – и Волька не верит, что в будущем им суждено быть вместе. Ведь случай определяет многое в судьбе людей. Счастливый и несчастливый случай. В одно мгновение все может пойти не так. Достаточно, например, сесть в незнакомую машину, чтобы все изменилось… И что тогда будет с любовью?..
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эта книга не только о фашистской оккупации территорий, но и об оккупации душ. В этом — новое. И старое. Вчерашнее и сегодняшнее. Вечное. В этом — новизна и своеобразие автора. Русские и цыгане. Немцы и евреи. Концлагерь и гетто. Немецкий угон в Африку. И цыганский побег. Мифы о любви и робкие ростки первого чувства, расцветающие во тьме фашистской камеры. И сердца, раздавленные сапогами расизма.
Каково быть дочкой самой богатой женщины в Чикаго 80-х, с детской открытостью расскажет Беттина. Шикарные вечеринки, брендовые платья и сомнительные методы воспитания – у ее взбалмошной матери имелись свои представления о том, чему учить дочь. А Беттина готова была осуществить любую материнскую идею (даже сняться голой на рождественской открытке), только бы заслужить ее любовь.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.
Страдание. Жизнь человеческая окутана им. Мы приходим в этот мир в страдании и в нем же покидаем его, часто так и не познав ни смысл собственного существования, ни Вселенную, в которой нам суждено было явиться на свет. Мы — слепые котята, которые тыкаются в грудь окружающего нас бытия в надежде прильнуть к заветному соску и хотя бы на мгновение почувствовать сладкое молоко жизни. Но если котята в итоге раскрывают слипшиеся веки, то нам не суждено этого сделать никогда. И большая удача, если кому-то из нас удается даже в таком суровом недружелюбном мире преодолеть и обрести себя на своем коротеньком промежутке существования.