Птица над городом. Оборотни города Москвы - [29]

Все фотографы — солнцепоклонники. Не в меньшей степени, чем дневные птицы. А лисы, хоть и охотятся по ночам, в ясные дни спят на открытом месте, впитывают шкуркой солнечные лучи.

Янтарное окно потускнело, по монитору давно летели звезды, но темнее в комнате, кажется, не стало. Женщина в лоскутном трико пела на площади под скрипку и колокольцы, надорванное контральто легко пронизывало пыльный горячий воздух, заполняя и площадь, и нашу улочку, отражаясь от раскаленных камней, я слышала и понимала каждое слово, но при этом, хоть убейте, не могла угадать, на каком языке она поет. Если выглянуть из окна мансарды, затененного длинным козырьком, увидишь темную черепицу на крыше дома напротив, небо, выбеленное полуднем, и, в проеме между крышами, — короткую синюю черту горизонта…

Я неохотно высвободила голову из под крыла и приоткрыла глаз. Справа было оранжевое, лоснистое, сонно дышащее. Слева и впереди тоже. Сквозь плотную шерсть пробивался жар — я как будто уснула в солнечном пятне. В накидке лисьей — сама хитрей, чем лиса с холма… Лениво оглядевшись кругом себя, я отыскала, где голова, и легонько дернула клювом за ухо. Лис лязгнул зубами, не просыпаясь.

Психологи говорят: если взрослые спят вместе каждый в своем Облике, это высший знак доверия. Должно быть, и со стороны выглядит красиво: в гнезде из скомканных простыней свернулся клубком большой огненно-рыжий лис, а в центре клубка — глянцевые галочьи крылья, исчерна-серый затылок… У кого, у кого, а у нас с Ли нет этой вечной проблемы: «кто спит у стенки?»

…Вечера в сентябре длинные-длинные, почти как летом, солнце заходит в девятом часу, темнеет еще позже, и моя тень пролетает по рыжей от заката стене. Окна вспыхивают огнем, из открытых форточек доносятся обрывки слов: «…мотри!..ащит что-то!..» Понимаю жильцов. Птица с огромной розой в клюве, как какой-нибудь голубь Пикассо, — такое не каждый день встретишь.

Что-то скажет Машка, когда увидит розу?

Глава 8

Взгляните мысленно сверху на все, что мы привыкли видеть в горизонтальной проекции. Вам откроется внутренность фортов, доков, гаваней, казарм, артиллерийских заводов — всех ограждений, возводимых государством, всех построек, планов, соображений, численностей и расчетов…

Александр Грин.

Четверг у меня был свободный: ни присутствия в редакции, ни уроков. И я посвятила этот день самосовершенствованию и профессиональному росту.

В гости к доктору биологических наук Рязанцеву я хожу через дверь. В этом доме, тридцать лет назад заселенном деятелями науки, такие бдительные жильцы, что и консьержки не надо. Особенно одна, соседка Рязанцева по площадке. Если эта дама зайдет к нему «за солью» либо «отдать долг» и увидит у него молодую особу, не проходившую мимо глазка за весь утренний период наблюдения, — ой, что будет… То есть ничего особенного не будет, но Святослава Николаевича мне жалко.

— Здравствуйте, Галочка, проходите. Чаю, кофе?

Рязанцев церемонно склоняется в полупоклоне, пропускает меня вперед. Высокий, худощавый — две вертикальные складки на щеках, упрямый чуб над широким лбом. Флигель-адъютантские манеры ему здорово идут. Больше, чем кое-кому помоложе.

Кухня чистая и светлая — никаких занавесок! Страшный линолеум горчичного цвета, сиротская мебель, тоже последних лет советского периода — пластиковое покрытие в немыслимых розочках, из обгрызенных углов торчат колючки ДСП. Ну, правда, есть еще электрочайник и брауновская кофеварка.

— Спасибо, Святослав Николаич. Давайте лучше сначала полетаем, а потом кофе.

— Как даме будет угодно, — галантно ответил хозяин. Указал мне на табуретку, а сам утопал в комнату за оборудованием.

Теперь-то кто мне поверит, но когда-то, давным-давно, заводя знакомство с Летчиком Ли, я корыстно надеялась, что он научит меня фотографировать. А то срам один — журналистка называется, а кроме «мыльницы», она же по-немецки «идиотенкамера», ничем не умеет пользоваться, при слове «экспозиция» впадает в ступор. Но до уроков фотографии у нас с ним дело так и не дошло. Все время что-то отвлекало. И вот сейчас мне потребовался такой навык… которого он бы мне все равно дать не смог. Не из-за недостатка профессионального мастерства. Просто здесь требуется узкая специализация.

— Вот, прошу внимания. Это мне, а это вам.

Рязанцев выложил передо мной на стол две миниатюрные камеры и две сбруйки, сделанные из резинок, вроде тех, с помощью которых орнитологи цепляют на спинки перелетным птицам маячки для GPS-пеленгации. Правда, с легкими модификациями. Наши рюкзачки мы будем носить не на спинах, а спереди.

— Галочка, вы чем на спуск нажимать будете? Лапкой или клювиком?

— Клювом, конечно. — Мои лапы во время полета сжаты в «кулачки», что-либо делать с их помощью мне очень неудобно — все равно как в человеческом Облике сгибать мизинец, не сгибая безымянный. Это только хищники могут в полете орудовать лапами, орлы или там совы.

— Тогда нет проблем. Вот большая кнопка, на торце — включение, это спуск, а это зум. Хотя он нам не понадобится.

— Понятно.

— Учтите, будет трудновато поймать момент, мы ведь не сможем смотреть в видоискатель. Это не критично, от объектива до глаза сантиметров пять, а снимаем мы с большого расстояния, — что-нибудь да попадется. Главное, нужно четко держать горизонталь, — Рязанцев показал ладонями, — иначе кадр уйдет в сторону. Ну, это с опытом приходит. Думаю, вы справитесь.