Псы господни - [76]

Фрей Диего пододвинул табуретку, сел и после банальных вопросов по поводу здоровья короля и в ответ на его жалобы предложил его величеству исповедаться, сбросить с души мучительный груз, который, вероятно, и задерживает исцеление плоти.

Филипп исповедался. Фрей Диего прощупал королевскую совесть вопросами. Как хирург, рассекая тело, открывает невидимое взгляду, так и настоятель Санта Крус обнажал страшные тайники королевской души.

Исповедь закончилась, и перед долгожданным отпущением грехов Фрей Диего поставил диагноз душевному состоянию короля Филиппа.

– Все ясно, сын мой, – произнес он отеческим тоном, приличествующим человеку его положения. – Вам неможется, потому что вас одолели два смертных греха. Вы не поправитесь, пока не отречетесь от них. А если не отречетесь, они вас погубят – отныне и навеки. Несварение – следствие греха чревоугодия, наслало на вас мучительные видения – следствие смертного греха гордыни. Остерегайтесь гордыни, сын мой, первого и самого страшного из всех грехов. Из-за гордыни Люцифер лишился небесной благодати. Если бы не гордыня, не было бы дьявола, не было бы искусителя и грехопадения. Это самый большой подарок сатаны человеку. Мантия гордыни так легка, что человек и не осознает, что носит ее на плечах, а в ее складках прячется все зло, что обрекает человека на вечное проклятие.

– Господи Иисусе! – прогудел король. – Всю жизнь учился смирению…

– А видения, о коих вы мне поведали, видения, преследующие вас ночами, – откуда они взялись, как вы думаете? – перебил короля исповедник, на что никогда не решился бы никто вокруг.

– Откуда? От жалости, от страха, от любви к благородным сеньорам, которых злобная еретичка собирается обезглавить.

– Если вы не изгоните из сердца гордыню, мешающую вам протянуть руку и спасти их.

– Что? Подобает ли мне, королю Испании, склонить голову перед наглым ультиматумом еретички?

– Нет, если подчиниться смертному греху гордыни, требующему, чтобы вы с высоко поднятой головой принесли на алтарь гордыни восемь благородных сеньоров.

Король сморщился, словно от физической боли. Но он тут же взял себя в руки, будто вспомнил нечто, упущенное ранее, способное спасти его от позора.

– Даже если бы я захотел, я бессилен помочь. Это вне моей компетенции. Я всего лишь король Испании. Я не распоряжаюсь святой инквизицией. Я не смею вмешиваться в дела Господа. Я этого себе не позволяю, я – тот, кого вы обвиняете в гордыне.

Но настоятель Санта Крус лишь соболезнующе улыбнулся, поймав брошенный искоса взгляд Филиппа.

– Неужто вы обманете Господа, прибегнув к отговорке? Вы полагаете обман Господа достойным делом? Разве можно утаить от Него то, что у вас на сердце? Если благо Испании, здравые государственные соображения требуют, чтобы вы остановили карающую руку инквизиции, разве ваш Генеральный инквизитор станет вам перечить? Разве никогда раньше испанские короли не вмешивались в такие дела? Будьте же честны перед Господом, король Филипп. Берегитесь зла, прячущегося в складках мантии, я вас уже остерегал. Сбросьте мантию гордыни, сын мой. Это одеяние вечного проклятия.

Король посмотрел на него и тут же отвел взгляд. Бесцветные глаза отражали муку – муку гордыни.

– Нет, это немыслимо, – гудел он, – должно ли мне унижаться перед…

– Вашими устами глаголет истина, сын мой! – трубным гласом возвестил настоятель. Он поднялся и обличающе выбросил вперед руку. – Вашими устами глаголет истина. Вы спрашиваете, должно ли вам унижаться. Да, должно, либо Господь унизит вас в конце концов. Нет для вас иного пути избавления от призраков. Кровавые головы и сейчас скалятся на вас с колен – скалятся, хоть еще твердо держатся на плечах живых – тех, кто любил вас, служил вам, рисковал своей жизнью ради вас и Испании. О, они будут скалиться и когда упадут с плеч, потому что ваша гордыня не остановила топор палача! Как вы думаете, успокоятся они или будут бормотать упреки, пока не сведут вас с ума? Ибо вы, подобно Люциферу, обуянному гордыней, потеряли право на место в раю, обрекли себя на вечные муки!

– Замолчите! – крикнул король, корчившийся на своей просторной кровати. Яростные слова исповедника убедили его; Филипп с ужасом осознал, что стоит на краю пропасти, и сдался. Он укротит свою гордыню, он склонит голову и подчинится наглому требованию еретички.

– Итак, сын мой, – сказал настоятель мягким утешающим голосом, будто накладывая мазь после горчичника, – отныне вы собираете себе сокровища на небесах.

ГЛАВА XXIII. АУТОДАФЕ

Признав под угрозой вечного проклятия, что его обуяла гордыня, король Филипп, как это часто случается, развил лихорадочную деятельность, наверстывая то, что три дня тому назад можно было сделать с достоинством, без суеты.

В среду, примерно за час до полудня сэра Джерваса Кросби вызвали из подземной каменной темницы, где он томился в заточении. Джервас злился и горевал, что не мог спасти Маргарет; в эти бесконечно тянувшиеся дни, приходя в отчаяние от собственного бессилия, он терялся в мучительных догадках и навряд ли думал о своей судьбе.

Теперь его доставили не к королю – тот счел унизительным для себя заявить о своем поражении человеку, чьи кости он мечтал переломать в камере пыток инквизиции, – а к взлохмаченному коротышке, сидевшему в королевском кабинете во время аудиенции. Это был секретарь Родригес, собственноручно написавший под диктовку короля письмо Генеральному инквизитору Кастилии. Его величество подписал и запечатал послание, и теперь секретарь протянул его Джервасу.