Псы Господни (Domini Canes) - [47]

Она смотрела на пса со смутным страхом, одновременно и желая, и боясь того, что он как-то подтвердит — да, я слышу тебя, Анна, и понимаю, что дело твоё — труба. Ты будешь жить здесь вечно… пока Господь или Сатана не придут окончательно по твою душу.

Пёс уселся и стал лениво чесать задней лапой ухо… а потом снова улёгся и закрыл глаза.

Наверное, на собачьем языке это означало: «Понимай, как хочешь».

— Ладно, — сказала Анна, — может, со временем ты и разговоришься…

Костёр почти догорел. Анна аккуратно загасила подёрнутые пеплом угли и пошла домой, волоча за собой большой клетчатый плед.

Она не заметила, что на утоптанной земле у костра остались отпечаток… вернее, дырки в земле от лыжных палок. Она не знала, что у неё за спиной пёс поднял голову и хмуро глядел ей вслед. Взгляд его был пристальным.

А дома — прежде, чем заснуть — Анна долго плакала в подушку. Медвежонок со стола смотрел на неё сочувственно. Часы на кухне тикали свою песню. Господи, как ей было одиноко! Ну, хоть бы один живой человек рядом — поговорить, поделиться своими мыслями, выслушать кого-то, пусть даже поругаться, поспорить!

Она то успокаивалась, то опять начинала тихо плакать. И даже засыпая, продолжала всхлипывать. Большой полосатый кот вспрыгнул на диван, устроился в ногах у женщины и принялся умываться, негромко мурлыча.

…муррнняяя… муррннняяя… Аннняяя… Аннняяя… мрррр… мрррр… вздоррр… вздоррр…

Всхлипывания на подушке стихли. Женщина задышала ровно и спокойно. Только иногда постанывала во сне. Кот свернулся клубочком и тоже задремал. А под утро спрыгнул на пол, зевнул и неторопливо вышел из комнаты, гордо задрав полосатый хвост. И исчез, не дойдя до коридора…

«Мурня… это уж точно!» — прошептал кто-то далеко-далеко на самом краю сна Анны… там, где сон уже почти смерть.

ЧАСТЬ 3

Глава 17

Вика

— Интересно получается! — воскликнул Коваленко. — Глянь-ка! Вика, смотри, смотри!

Иллюминатор оглушительно дребезжащего старенького вертолёта, с его раздавленными комарами на пыльной поверхности стен и парой пустых молочных бидонов в углу, вызывал ассоциации с чем-то древним и основательно забытым. Вертолёт был прикреплён к «хозяйству Коваленко», где сам Игорь Антонович обладал властью карать и миловать, возвышать и опускать ниже плинтуса, а также даровать шубы со своего плеча и щедро делиться коньяком и спиртом.

Картинка, открывающаяся в иллюминатор этой расхристанной летающей древности, была какой-то по-детски нереальной, словно кадр из старого доброго фантастического кино. Впечатление усугубляла засохшая жвачка, чьими-то усилиями втиснутая в щель между стеклом иллюминатора и круглой обечайкой.

— Мать твою, раскорячился-то как! — восхищённо орал Коваленко, пытаясь перекричать двигатель и звонкую дробь алюминиевых бидонов.

Зелёная от болтанки Вика нехотя поглядела в иллюминатор. Её мутило, начиная с самого взлёта в аэропорту Кольцово, несмотря даже на пару рюмок коньяка. Коньяк они наспех распили с весёлыми американскими пилотами грузового самолёта, дожидавшимися разрешения на взлёт уже шестнадцать часов. «Наспех», потому что, по закону подлости, (закон Мёрфи, как говорят американские физики), это самое разрешение пилоты получили буквально через десять минут после знакомства.

Правда, крепенький невысокий пилот Тим Кроу, наотрез отказавшийся от коньяка, уже успел сообщить им, что за пьянство он терпеть не может бывших советских русских и украинцев ещё со времён Руанды. В ответ Коваленко похлопал его по плечу и сказал, что американский физик вьетнамского происхождения и отчаянный пилот Мин Хо, чуть не угробил его, Игоря Антоновича Коваленко в Калифорнии, когда они вдвоём, поддавшие, умудрились вылететь на новенькой «Сессне» мистера Хо на предмет любования окрестностями. И с той поры Коваленко, мол, не доверяет американским лётчикам, с которыми только что выпил.

Сейчас Виктории все эти подробности жизни Коваленко были безразличны. Более того, она охотно выкинула бы вниз все свои научные работы… а возможно, и самого Коваленко, лишь бы съеденное накануне овсяное печенье перестало стоять в горле отвратительным комком, выжидая удобной минуты, чтобы пулей вылететь наружу.

— Ни хрена себе! — взвыл Коваленко.

Господи Иисусе! Определение «ни хрена себе» показалось Вике слишком пресным. Нет, ребята, это всё равно, что назвать «Harley Davidson» велосипедом с моторчиком! Вика забыла о тошноте… глаза её раскрылись так, что, казалось, вот-вот выпадут…

Сидевший рядом толстый чинарёк из правительства тоненько взвизгнул и ухватил Вику за плечо. Заорала и заматерилась его охрана — два гладких дюжих бездельника, на присутствии которых настоял чинарёк.

— Давай вниз, водила! — Коваленко страшно раскорячившись, пробирался через путаницу коробок, узлов и ног. — Вниз, говорю, давай! Метров на пятьдесят подлетишь — ящик коньяка и недельный отпуск!

— Да ну его на хрен! — кричал в ответ взмокший пилот. — Ты смотри, Антоныч, смотри, что деется!

— Ложкарёв!!! Вниз, говорю! — ужасным голосом взревел Коваленко.

Вертолёт завалился набок и, как показалось Виктории, стал падать. Чинарёк вопил дурным голосом. Из носа его хлынула кровь. Вика саданула чиновника локтем, попав в жирный бок, и приникла к иллюминатору. Внизу проклятый кокон, тошнотно закручивающийся лохматыми спиралями, выбрасывал из себя длинные паучьи ноги. Они вырастали из вершины кокона и плавно тянулись на сотни метров в сторону, обрастая угольно-чёрными протуберанцами.