ПСС. Том 77. Письма, 1907 г. - [10]
Письма Толстого и воспоминания современников свидетельствуют о том, что Толстой отчетливо понимал лживо-лицемерную сущность юбилейных славословий, которые шли в его адрес из среды либералов
Из выступлений махровых реакционеров против Толстого в связи с юбилеем 80-летия выделяется злобная ругань епископа Гермогена, поношения которого могли конкурировать лишь со сквернословием пьяных охотнорядцев. В 78 томе публикуется письмо Толстого Гермогену, которое начинается словами: «Любезный брат Гермоген». Следуя своему учению о «всепрощении», Толстой в этом письме обращается к Гермогену «с любовным словом укоризны и увещания» и упрекает его в том, что он отдался «недоброму чувству раздражения». Нужно отметить, что это письмо Толстой все-таки не решился послать Гермогену, а отослал своей сестре-монахине Марии Николаевне. Но читателю этих и подобных им писем (например, писем завзятому реакционеру М. О. Меньшикову) следует учитывать некоторые особенности отношения Толстого к своим письмам. В Дневнике от 25 августа 1909 г. Толстой писал: …«очень прошу моих друзей, собирающих мои записки, письма, записывающих мои слова, не приписывать никакого значения тому, что мною сознательно не отдано в печать… Всякий человек бывает слаб и высказывает прямо глупости, а их запишут и потом носятся с ними, как с самым важным авторитетом». А в беседе с друзьями Толстой однажды сказал: «Вполне ответственным чувствую себя только за то, что отдаю в печать и что побывало у меня в корректурах».>27
Среди писем 1907—1910 гг. сравнительно небольшое количество посвящено вопросам литературы. Но в этих письмах встречаются суждения, представляющие первостепенный интерес. Письмо Л. Андрееву (1908) содержит целую программу, выражающую отношение Толстого к писательской профессии. Толстой указывает, что «писать надо, во-первых, только тогда, когда мысль, которую хочется выразить, так неотвязчива, что она до тех пор, пока, как умеешь, не выразишь ее, не отстанет от тебя. Всякие же другие побуждения для писательства, тщеславные и, главное, отвратительные денежные, хотя и присоединяющиеся к главному, потребности выражения, только могут мешать искренности и достоинству писания. Этого надобно очень бояться». Дальше Толстой возражает против оригинальничания, мнимого новаторства: «Второе, что часто встречается и чем, мне кажется, часто грешны особенно нынешние современные писатели (всё декадентство на этом стоит), — желание быть особенным, оригинальным, удивить, поразить читателя. Это еще вреднее тех побочных соображений, о которых я говорил в первом. Это исключает простоту. А простота — необходимое условие прекрасного. Простое и безыскусственное может быть нехорошо, но непростое и искусственное не может быть хорошо».
Вслед за этим Толстой критикует свойственную многим писателям его времени поспешность писания, желание отвечать вкусам и требованиям привилегированного меньшинства. «Это особенно вредно, — замечает Толстой, — и разрушает вперед уже всё значение того, что пишется. Значение ведь всякого словесного произведения только в том, что оно не в прямом смысле поучительно, как проповедь, но что оно открывает людям нечто новое, неизвестное им и большей частью противоположное тому, что считается несомненным большой публикой. А тут как раз ставится необходимым условием то, чтобы этого не было».
В письме к М. М. Белову (1910) Толстой развивает эти мысли, утверждая, что «писать можно только тогда, когда знаешь, что имеешь сказать что-нибудь новое, не известное людям, мне же совершенно ясное». В письмах начинающим писателям Толстой настаивает на необходимости тщательного изучения материала, его многократной и добросовестной обработки, необходимости достижения полной ясности мысли и образа. В письме к H. Н. Головиной Толстой рекомендовал начинающей писательнице: «Как золото добывается промыванием, так и хорошие, хорошо выраженные мысли. Побольше думайте и поменьше пишите, а из того, что пишете, побольше выбрасывайте». В письме к Л. Семенову (1908) Толстой утверждает, что «художество требует еще гораздо большей точности, чем наука». Толстой чутко поддерживал начинающих литераторов, которые рассказывали в своих произведениях правду жизни. Показательно в этом отношении его письмо редактору журнала «Вестник Европы» (1908) по поводу рассказа крестьянина В. Морозова «За одно слово».
«Чувствуешь, — писал Толстой, — что тут нет ничего придуманного, сочиненного, а рассказано то, что именно так и было, — выхвачен кусочек жизни, и той именно русской жизни с ее грустными, мрачными и дорогими задушевными чертами».
И вместе с тем Толстой со всей резкостью и прямотой отговаривал заниматься литературой тех людей, которые, по его мнению, не имели для этого соответствующих данных. В особенности возмущало его обилие бездарных стихов, которые он часто получал. В письме неизвестной (1910) он писал:
«Последние лет 5 я подучаю ежедневно не менее 2-х писем от деревенских стихотворцев с ужасным набором слов, которые представляются их авторам стихотворениями, с просьбами помочь «развитию их дара», как они выражаются, и поместить их произведения в печати. Если счесть, сколько я получил таких писем со стихотворениями за последний год, то это будут тысячи. А сколько еще таких, которые, занимаясь тем же, не обращаются ко мне? Так что стихотворство в народе сделалось за последнее время зловредной эпидемией, которую не только не надо поощрять, но против которой, наоборот, надо всеми силами бороться, тем более, что в основе этого сочинительства лежат большей частью очень дурные чувства тщеславия и корысти».
