ПСС. Том 75. Письма, 1904 — 1905 (январь-июнь) гг. - [7]

С этих позиций Толстой не мог подняться до понимания и признания того, за что боролся пролетариат, но отлично видел и понимал, что буржуазия крадется к власти. Ему было враждебно либеральное заигрывание царского правительства и буржуазных партий с народом. Одним из примеров того служит оценка, данная писателем первой Государственной думе, созывом которой царское правительство при активной поддержке буржуазных партий рассчитывало обмануть народ, отколоть крестьян от революции и ликвидировать этим революцию. Одному из своих иностранных корреспондентов Толстой писал о Думе так: «Я надеюсь, что обманчивость всего этого скоро станет всем ясна и что мы, русские, пойдем по другому пути».³⁶ Приписывая «людям, совершающим революции», корыстные, эгоистические цели и сурово порицая их за это, Толстой метко обличал и раскрывал предательскую сущность буржуазного либерализма. Но одно из глубочайших заблуждений писателя состояло в том, что он видел в подлинном вожде масс, в революционном пролетариате и его социал-демократической партии одну из разновидностей чуждого и враждебного народу буржуазного либерализма. Научная теория революционного пролетариата была чужда патриархально-крестьянскому миропониманию писателя. Поэтому Толстой не увидел и не понял созидательной роли пролетариата, не осознал его роли в совершавшейся в России революции, не видел принципиального различия между подлинными защитниками интересов народа и его скрывавшимися за пустой и звонкой фразой врагами.

VI

Проповедуя отстранение масс от активной политической борьбы с помещичьим правительством, Толстой в то же время призывал их к сознательному и последовательному неповиновению этому правительству.

Всенародное неповиновение требованиям правительства представлялось Толстому тем единственным путем, которое приведет к ликвидации царизма и всей системы отношений, основанных на неправде и насилии. «Пусть только народ перестанет повиноваться правительству, — писал Толстой, —и не будет ни податей, ни отнятий земли, ни всяких стеснений от властей, ни солдатства, ни войн».³⁷ Толстой был при этом убежден, что массовый отказ от выполнения правительственных законов и требований уничтожит не только царизм, но и самую необходимость в каком-либо другом насильническом правительстве.

При всей своей политической несостоятельности толстовская проповедь пассивного неповиновения опиралась на реальные и характерные факты крестьянского движения в первой русской революции.

Имевшие место и раньше отказы крестьян от платежа податей и исполнения всякого рода «повинностей» и прежде всего воинской, случаи открытого неповиновения крестьян помещикам и другим местным властям получили в годы революции широкое распространение и имели революционное значение. Так, в составленном Лениным 20 октября 1905 г. проекте резолюции III съезда русской социал-демократической рабочей партии «О поддержке крестьянского движения» всем партийным организациям поручалось: «Рекомендовать крестьянам отказ от исполнения воинской повинности, полный отказ от платежа податей и непризнание властей в целях дезорганизации самодержавия и поддержки революционного натиска на него».³⁸

Таким образом, выдвигавшаяся Толстым программа «неповиновения» народа царскому правительству не противоречила, но даже отвечала интересам революционной борьбы. Но в силу своей исключительности, в силу того, что означала безоговорочное, непримиримое отрицание и осуждение каких бы то ни было активных, политически целеустремленных форм и средств революционной борьбы, она препятствовала успеху этой борьбы. В этом отношении весьма показательна оценка, данная Толстым в годы революции крестьянскому движению пассивного неповиновения царскому правительству, с одной стороны, и активным, как правило вооруженным, выступлениям против царизма революционных рабочих, солдат и моряков и тех же крестьян — с другой.

Полагая, что охватившее народные массы «сознание незаконности требований правительства» составляет главную причину русской революции, Толстой утверждал: «И сознание это выразилось и выражается теперь в самых разнообразных и значительных явлениях: в сознательных отказах запасных от вступления в войска, в таких же сознательных отказах стрелять и драться, особенно в отказах стрелять в своих при усмирении возмущений, а главное, в всё учащающихся и учащающихся отказах от присяги и солдатства». Таковы, по убеждению Толстого, «сознательные (курсив мой. — E.К.) проявления незаконности и ненужности повиновения правительству».

Что же касается военных и крестьянских «бунтов», разных «самоуправств» и всего, «что творится теперь... революционерами», то Толстой расценивал все это как «бессознательные проявления этого же самого», то есть уже очевидной всему народу «ненужности повиновения правительству».³⁹

Эта парадоксальная и до крайности наивная точка зрения, усматривающая высокую «сознательность» в наиболее стихийных и неорганизованных проявлениях крестьянского протеста и приписывающая «бессознательность» наиболее активным и целеустремленным выступлениям революционного народа, получила довольно широкое отражение и в письмах Толстого. Многие из них обращены к лицам, отказавшимся по религиозным убеждениям от воинской службы и подвергшимся за это жестоким административным и судебным репрессиям. Такого рода отказы воспринимались Толстым как знаменательные и в высшей степени отрадные симптомы все возрастающей и все более сознательной готовности народа освободиться от самодержавно-полицейского гнета, осуществить идеалы братской, любовной жизни. Справедливо считая царскую армию одним из самых действенных и страшных в руках «насильнического» правительства орудий порабощения народных масс, Толстой выражал лицам, отказавшимся служить в этой армии и жестоко пострадавшим за то, свое горячее сочувствие, трогательно и неустанно заботился об их судьбе, обращался к ним со словами самого теплого и живого участия. В то же время он резко отрицательно высказывался о революционерах. Так, искренно считая себя «адвокатом 100-миллионного земледельческого народа», Толстой не признавал того, что действительно несло крестьянству осуществление его самых насущных нужд, не хотел видеть нарастания революционной активности крестьянских масс. Так с ужасом Толстой отвернулся от всех средств политической борьбы революционного пролетариата, в том числе и от стачечно-забастовочного движения. Он с неодобрением, с протестом встретил известие о всероссийской октябрьской забастовке, о декабрьском вооруженном восстании, находя, что все это только отодвигает час народного освобождения.