ПСС. Том 64. Письма, 1887-1889 гг. - [2]

.

Правительство отвечало на критику Толстого цензурными расправами над его произведениями. В 1886 г. Толстой писал Т. М. Бондареву: «Пока я... по шерсти гладил — все мои книжки хвалили и печатали, и царь читал, и хвалил; но как только я захотел... показывать людям, что они живут не по закону, так все на меня опрокинулись. Книжки мои не пропускают и жгут, и правительство считает меня врагом своим»⁴. Однако ни цензурные запреты, ни разнузданная травля реакционной печати не смогли заглушить гневный голос Толстого-обличителя.

Тема обличения помещичье-буржуазного строя и его основы — частной собственности — находит широкое отражение в переписке Толстого восьмидесятых годов. «Собственность есть самый прочный и страшный соблазн, — писал Толстой В. И. Алексееву, — я постоянно о нем думаю и борюсь с его хитростями. Мне кажется, что против этого соблазна и всех бесконечных усложнений, связанных с ним, есть только одно средство: совершенное непризнавание его в принципе»⁵.Тогда же Толстой заявлял, что «отрицает то, что мешает жить,... безобразие государственности, войн, судов, собственности»⁶.

Исключительный интерес представляют суждения Толстого о западноевропейской и американской «цивилизации». Критика этой «цивилизации» достигает в восьмидесятые и последующие годы жизни и творчества писателя сокрушительной силы. Толстой разоблачает эксплуататорскую сущность экономического и государственного буржуазного строя. Он вскрывает антинародный характер буржуазной науки и культуры, философии и морали, искусства и литературы. «Рабство, — пишет Толстой в трактате «Так что же нам делать?», — давно уже уничтожается. Оно уничтожилось и в Риме, и в Америке, и у нас, но уничтожились только слова, а не дело... Там же, где есть, как и во всех европейских обществах, люди, пользующиеся посредством насилия трудами тысяч людей... там есть рабство в страшных размерах»⁷. Толстой указывает, что в условиях капитализма «миллионы народа гибнут физически и нравственно в рабстве у фабрикантов»⁸. Бедственное положение трудящихся он объясняет самой природой капиталистического строя, паразитизмом эксплуататорских классов. «Ведь мы все знаем, — пишет он, — что о рабочем человеке если и думали... капиталисты..., то только в том смысле, как бы вытянуть из него последние жилы. И как мы видим,... и в Европе, и в Америке вполне достигли этого»⁹. Трезво оценивая растущее обострение антагонистических отношений между господствующими классами и народными массами, Толстой пишет: «Рабочая революция... не только грозит нам, но мы на ней живем уже лет 30 и только пока, кое-как разными хитростями на время отстрочиваем ее взрыв»¹⁰.

Отрицательное отношение к буржуазному Западу особенно ярко проявляется в письме Толстого к Ромэну Роллану (октябрь 1887 г.). Критикуя капиталистические порядки на Западе, Толстой говорит о тех мучениях, которые испытывают в этих странах трудящиеся, низведенные до положения рабов. Он требует привлечь к физическому труду тунеядцев-буржуа и помещиков. «Ручной труд в нашем развращенном обществе, — пишет Толстой, — ...является обязательным для нас единственно потому, что главный недостаток этого общества состоял и до сих пор состоит в освобождении себя от этого труда и в пользовании, без всякой взаимности, трудом бедных, невежественных, несчастных классов, являющихся рабами, подобными рабам древнего мира»¹¹. Толстой утверждает нравственное правило: «требовать от других как можно меньше и давать другим как можно больше»¹². И хотя это «правило» было в условиях буржуазного строя утопическим пожеланием, сам протест Толстого против изнурительного, подневольного труда свидетельствовал о его глубоком сочувствии народу, влачащему тяжелое бремя капиталистического гнета.

Существование капиталистического рабства всячески прикрывала и затушевывала буржуазная наука, изобретая различные «теории», оправдывавшие эксплуататорский строй. Толстой уличает эту науку в апологии капитализма и поддержке векового обмана народа. Он высмеивает ложь и фальшь либералов, которые «любят расчесывать свое сострадание к бедности и невежеству народа, продолжая жить на его шее и чуждаясь его». Толстой с горечью пишет о «страшной дикости, в которой живет народ»¹³. Он указывает на то, что бедственное положение народа не интересует буржуазных ученых и художников.

Резко осуждает Толстой «тех, которые защищают нелепый принцип науки для науки и искусства для искусства»¹⁴. Он выступает против «царствующей, самой модной философии Шопенгауэра и Гартмана»¹⁵, утверждавших пессимизм и мракобесие. Кумира современных снобов и эстетов, Шопенгауэра, Толстой именует «талантливым пачкуном»¹⁶ и со всей резкостью осуждает его пессимизм: «Пессимизм, в особенности, например, Шопенгауэра, всегда казался мне не только софизмом, но глупостью, и вдобавок глупостью дурного тона... Мне всегда хочется сказать пессимисту: «если мир не по тебе, не щеголяй своим неудовольствием, покинь его и не мешай другим»¹⁷. Говоря о философии Гегеля, о позитивизме Конта, «законе» Мальтуса, пессимизме Шопенгауэра, Толстой высмеивает буржуазных социологов и философов, которые точно так же, как богословы, талмудисты, «вывихивают себе мозги и становятся скопцами мысли. И точно так же, по мере оглупения, приобретают самоуверенность, лишающую их уже навсегда возможности возврата... к простому, ясному и общечеловеческому мышлению»