ПСС. Том 55. Дневники и записные книжки, 1904-1906 гг. - [198]

. — О посещении слепого Я. И. Розова (см. прим. 152) Д. П. Маковицкий записал: „Был слепой крестьянин 25 лет, костромич. Лев Николаевич три раза разговаривал с ним. После второго разговора пришел наверх и сказал, что слепой упрекал его за богатство, за то, что он будто бы берет гонорар за свои писания, и говорил, что он должен с ним поделиться. Лев Николаевич рассказал это с некоторым неудовольствием (наверное он не был доволен тем, что ответил ему) и пошел в третий раз поговорить с ним добро. После erо отъезда, рассказав нам об этом слепом, Лев Николаевич сказал: «Мы, наша роскошная жизнь возбуждает зависть»“.

594. 254^26-27. постараюсь изложить в письме Черткову. — Письмо Толстого к В. Г. Черткову от 3 октября 1906 г. см. в т. 89.

3, 4 октября. Стр. 256.

595. 256^11-12. Вчера писал письма..... И о революц[ии] — Ягн. — Жительница местечка Баланда, Саратовской губ. Александра Александровна Ягн обратилась к Толстому с следующим письмом (почтовый штемпель: «Баланда, 6 сентября 1906 г.»): «Милостивый Государь Лев Николаевич. Меня томят тысячи сомнений. В Ваших книгах высказывается неосновательность борьбы с правительством. Но эти книги написаны уже лет 5—6 тому назад и более. Мнение Ваше зa это время могло измениться, под впечатлением настоящих вопиющих событий. Очень и очень желала бы я знать, остаетесь ли Вы опять при том же мнении, что прежде нужно возвысить нравственный и духовный уровень народного самосознания, или будет вернее сделать сначала переворот в условиях существования народа. Я много раз приводила некоторым горячим людям, как пример, Ваши сочинения, в которых говорится, что борьба с правительством ни к чему не приведет, как только к еще большему ухудшению и строгостям со стороны правительства. На это мне ответили, что Вы с тех пор уже переменили свое мнение и думаете другое. Весьма желательно бы знать, правда ли это? Как человек, признанный всем миром высокоумственным мыслителем, его мнение должно всеми приниматься во внимание. В этих случаях горячей увлекающейся молодежи и даже не молодежи так легко ошибиться и вместо освобождения привести народ в еще более страшную пучину слез и страданий. Поэтому нужно считаться с мнениями великого человека. Главное, все уверены в непогрешимости своих мнений и конечно ссылаются на тех хотя бы писателей, которые сходятся с их собственным мнением. Так что выходит, что не они справляются и проверяют свои мнения, а наоборот, ищут тех писателей, которые говорят так же, как они. Против Вас сказать всякому стыдно, и вот, чтобы оправдать себя, они говорят, что Ваше мнение уже изменилось и стало солидарным с ихним. Правда ли это? Чтобы, что называется, утереть им нос, нужно иметь в руках то, что Вы говорите в настоящий критический момент. Прошу, очень прошу, если возможно, написать хоть несколько слов по этому поводу».

Толстой ответил А. А. Ягн обширным письмом, в котором развивал мысли, записанные им в Дневнике 2 октября 1906 г., см. стр. 254—255.

596. 256¹³. Вас[илия] Можайского. — «Василий Можайский» — одно из первоначальных названий рассказа «Отец Василий». См. прим. 582.

10 октября. Стр. 256—258.

597. 256^15-17. Поразил разговор на болыш[ой] дороге с Ламинцовским молодым крестьянином революционером. — Ломинцево — село в 13 верстах от Ясной поляны. «Село это я хорошо знаю, — вспоминал Толстой в статье «Что же делать?» — Я вводил там уставную грамоту и всегда любовался особенно красивым и бойким тамошним народом. Из этого же села были у меня в школе особенно даровитые школьники». Встреча и разговор с Ломинцевским крестьянином-революционером описывается Толстым в той же статье следующим образом: «На днях во время моей прогулки молодой человек, ехавший на крестьянской телеге по одному со мной направлению, соскочил с телеги и подошел ко мне. Это был невысокий человек, с небольшими русыми усиками, с нездоровым цветом умного и недоброго лица и понурым взглядом. Одет он был в потертый пиджак и высокие сапоги. На голове у неro была синяя с прямой тульей фуражка, как мне объяснили, составляющая модную революционную форму. Он попросил у меня книжек, очевидно, как повод вступления в разговор. Я спросил, откуда он? Он был крестьянин из недальнего села, из которого недавно приходили ко мне жены мужей, посаженных в тюрьму... Я спросил его о тех крестьянах, которые были в тюрьме. Он с тою же исключающей всякое сомнение уверенностью, которую я встречал в последнее время у всех, о том, что виною всему одно правительство, сказал мне, что они без всякой вины были схвачены, избиты и посажены в тюрьму. Только с большим трудом я мог добиться от него объяснения, в чем обвинялись эти люди. Оказалось, что они были ораторы и собирали митѝнги, как он произносил, на которых говорилось о необходимости экспроприации земли. Я сказал, что установление равного права всех на землю может быть достигнуто только тем, чтобы земля вообще перестала быть чьей бы то ни было собственностью, а не отчуждением или какими бы ни было насильственными мерами. Он не согласился с этим. — Отчего же, — сказал он: — надо только