ПСС. Том 53. Дневники и записные книжки, 1895-1899 гг. - [41]

Нынче писал прибавление к письму Crosby. Хорошее письмо от Kenwo[rthy]. Неприятность с Manson’oм. Он журналист.

26 Ян. 96. М. Е. б. ж.

[13 февраля.] Чуть не месяц не писал. Сегодня 13 Февр. Москва. 96. Хотел ехать к Олсуф[ьевым]. С[оне] было неприятно. Остался. Здесь очень суетно и отнимается много времени. Поздно сажусь за работу и от того мало пишу. Дописал кое-как 5 акт драмы и взялся за Воскресенье. Прошел 11 глав и понемногу подвигаюсь. Поправил письмо Crosby. Событие важное смерть Страхова, да еще нечто разговор Давыд[ова] с госуд[арем]. К стыду моему, это веселит меня. Статья Эртеля о том, что либеральн[ое] поползновение полезно, и о том же письмо Шпильгагена задирают меня. Но нельзя, не следует писать — некогда. Письмо Сопоцько и Здеховского о православии и католичестве с другой стороны задирают меня, но едва ли напишу. А вот вчера было письмо от матери Гриневич о религиозн[ом] воспитании детей. Это надо сделать. По крайней мере, надо положить все силы, чтобы сделать. Музыки очень много — бесполезно. Девочки — особенно М[аша] — слабы. Как-то она выберется? Мало я их руковожу. Им нужно помогать. Мальчики чужды. В религиозном отношении я очень холоден всё это время. Думал за это время. Многое забыл и не записал.

1) Ах, кабы ни на минуту не забывать смерть, в к[оторую] всякую минуту можешь соскользнуть. Коли бы помнить, что мы не стоим на ровной плоскости — (если думать, что стоим, тогда только представляется, что ушедший оборвался и сам боишься оборваться), а катимся, не переставая, сталкиваясь, обгоняя и будучи обгоняемы, туда за завесу, к[оторая] скрывает от нас уходящих и скроет нас от остающихся! Если помнить это всегда, то как легко и радостно жить и вместе катиться туда — по той же покатости — во власти того же Бога, у к[оторого] были, во власти к[оторого] мы теперь и будем после и всегда. Очень живо чувствовал это.

2) Нет более убедительного доказательства существования Бога, как свойство души, по к[оторому] мы можем переноситься в другие существа. Из этого свойства вытекает и любовь и разум. А и то и другое не в нас, а вне нас, и мы только совпадаем с ним. (Неясно.) —

3) Возможность убить себя есть простор, данный людям. Бог не хотел рабов в этой жизни, а свободных работников. Если остаешься в этой жизни, то значит условия для тебя выгодны. А выгодны — работай. Если же уйдешь от условий здесь, убьешься, то там опять предложат тебе такие же. Так что уйти некуда. Хорошо бы написать историю того, что переживает в этой жизни тот, кто убил себя в предшествующей: как он, натыкаясь на те же требования, кот[орые] ему предлагались в той, приходит к сознанию, что надо исполнить. И в этой жизни понятливее других, помня данный урок.

4) Как делается то, что умный образованный челов[ек] верит в то, что бессмысленно? Человек думает то, что желает его сердце. И только если сердце его желает истины, он будет мыслить истину. Но если сердце его желает земных радостей, спокойствия, он будет мыслить о том, что даст ему земные радости или исполнение или еще что другое. А так как человеку несвойственно иметь земные радости и спокойствие, он будет мыслить ложно, а чтобы быть в состоянии мыслить ложно, он будет себя гипнотизировать. (Неясно, нехорошо.)

14 Фев. 96. М. Е. б. ж.

Нынче 22 Февр. 96. Никольское у Олсуф[ьевых].

Уже больше недели чувствую упадок духа. Нет жизни. Ничего не могу работать.

Отец моей и всякой жизни! Если дело мое кончено здесь — как я начинаю думать — и испытываемое мною прекращение духовной жизни означает совершающийся переход в ту, иную, жизнь, что я уже начинаю жить там, а здесь понемногу убирается этот остаток, то укажи мне это явственнее, чтобы я не искал, не тужился. А то мне кажется, что у меня много задуманных хороших планов, а сил нет не только исполнить всё — это я знаю, что не нужно думать — но хоть делать что-нибудь доброе, угодное Тебе, пока я живу здесь. Или дай мне силы работать с сознанием служения Тебе. Впрочем, да будет Твоя воля. Если бы только я всегда чувствовал, что жизнь только в исполнении Твоей воли, я бы не сомневался. А то сомнение от того, что я закусываю удила и не чувствую поводьев. Теперь 2 часа. Иду обедать. Ходил гулять, утром, спал, читал Трильби. И всё хочется спать. За это время что было? Почти ничего. Думал об изложении веры.

Если б. ж. 23 Ф. Ник. 96.

Нынче 27 Фев. Ник[ольское]. Пишу драму. Идет очень туго. Даже не знаю, подвигаюсь ли. Из Моск[вы] от Сони письма сдержан[но] недовольные. Мне же здесь очень хорошо — главное тишина. Читал Трильби — плохо. Написал письма Черт[кову], Шмиту, Kenworthy. Читал Corneille. Поучительно. Думал:

1) Записано о том, что есть два искусства. Теперь обдумываю и не нахожу ясного выражения своей мысли. Тогда думал я то, что есть искусство, как верно определяют его, происшедшее от игры, от потребности всякого существа играть. Игра теленка — прыжки, игра человека — симфония, картина, поэма, роман. Это одно искусство — искусство и играть и придумывать новые игры — исполнять старое и сочинять. Это дело хорошее, полезное и ценное, п[отому] ч[то] увеличивает радости человека. Но понятно, что заниматься игрою можно только тогда, когда сыт. Так и общество может заниматься искусством только тогда, когда все члены его сыты. И пока все члены не сыты, не мож[ет] б[ыть] настоящего искусства. А будет искусство пресыщенных уродливое и искусство голодных — грубое, жалкое; как оно и есть. И потому в этом первом роде искусства-игры ценно только то искусство, кот[орое] доступно всем, увеличивает радости всех. Если оно таково, то оно не дурное дело, в особенности если оно не требует увеличения труда угнетенных, как это происходит теперь.