Толстой резко критикует русских либералов, превозносящих на все лады западноевропейские «порядки», и показывает истинное лицо буржуазной демократии. В конституционных странах, говорит писатель, правительства состоят «из представителей, депутатов. И вот эти самые депутаты, избранные для того, чтобы избавить людей от самоуправства, разрешают между собой разногласие дракой. Так было во французском, потом в английском, теперь то же произошло в итальянском парламенте» (стр. 44—45).
Толстой разоблачает варварский, людоедский характер современного ему буржуазного государства. «Мы дожили до того, — пишет он в Дневнике, — что человек просто добрый и разумный не может быть участником государства, то есть быть солидарным, не говорю про нашу Россию, но быть солидарным в Англии с землевладением, эксплуатацией фабрикантов, капиталистов, с порядками в Индии — сечением, с торговлей опиумом, с истреблением народностей в Африке, с приготовлениями войн и войнами» (стр. 9).
Беспощадно критикуя помещичье-капиталистическую эксплуатацию, Толстой настойчиво ставит вопрос о том, когда же будет «конец насильственному строю» (стр. 22). Он заявляет, что «существующий строй жизни подлежит разрушению... Уничтожиться должен строй соревновательный и замениться коммунистическим; уничтожиться должен строй капиталистический и замениться социалистическим; уничтожиться должен строй милитаризма и замениться разоружением и арбитрацией... одним словом, уничтожиться должно насилие и замениться свободным и любовным единением людей».>[10]
Толстой решительно отвергает все «теории» буржуазных ученых о возможности «улучшения» капиталистического строя без коренной ломки его основ. В годы работы на голоде, близко узнав, до какого предела разорения и отчаяния «хозяева жизни» довели народ, Толстой убедился в том, что «будет развязка» и «что дело подходит к развязке».>[11]
Но где та сила, которая сможет изменить глубоко ненавистный Толстому порядок?
«Сила в рабочем народе, — отвечает писатель. — Если он несет свое угнетение, то только потому, что он загипнотизирован. Вот в этом-то все дело — уничтожить этот гипноз» (стр. 180).
Толстой видит, как в народе рассеиваются иллюзии, как «сознание угнетения, обиды» начинает «проникать в рабочие классы» (стр. 184). И все свои надежды на освобождение от рабства и угнетения он связывает с «рабочим народом», разумея под ним патриархальное трудовое крестьянство. Однако революционные методы борьбы за освобождение народа пугают Толстого, он выступает их противником.
Уже на первых страницах тома мы встречаем остро поставленный Толстым вопрос о способах общественного переустройства. «Представляются только два выхода», — пишет он. Первый выход — это «динамит и кинжал», террор, употребляемый для того, чтобы «насилие разорвать насилием». Этот путь бесплоден, ибо «динамит и кинжал, как нам показывает опыт, вызывают только реакцию». Второй способ — «вступить в согласие с правительством, делая уступки ему». Толстой отвергает и этот выход, ибо он превосходно понимает, что не путем мелких подачек со стороны самодержавия можно добиться свободы народа. Господствующие верхи, указывает он, «допускают только то, что не нарушает существенного, и очень чутки насчет того, что для них вредно, чутки потому, что дело касается их существования» (стр. 6).
Каким же путем бороться с господствующим злом? На этот вопрос Толстой отвечает в духе своего глубоко ошибочного учения о непротивлении злу насилием. «Остается одно, — пишет он: — бороться с правительством орудием мысли, слова, поступков жизни, не делая ему уступок, не вступая в его ряды, не увеличивая собой его силу» (стр. 7).
Предлагая «неучастие в зле» как единственное средство борьбы с эксплуататорским строем, Толстой отвергает подлинно верный и победоносный путь — организованную революционную борьбу народных масс за свержение ненавистного им режима, за построение нового общества без эксплуатации и угнетения. Не понимая исторической роли пролетариата как могильщика капитализма, не приемля революционных методов борьбы с господствующим злом, Толстой не мог указать народу действительный путь освобождения от буржуазно-помещичьего гнета.
С особой наглядностью слабость Толстого-мыслителя, реакционность его религиозно-нравственной философии проявляются в его полемике с научным социализмом.
«Нынче, — записывает он в Дневнике 5 мая 1896 года, — ехал мимо Гиля,>[12] думал: с малым капиталом невыгодно никакое предприятие. Чем больше капитал, тем выгоднее: меньше расходов. Но из этого никак не следует, чтобы, по Марксу, капитализм привел к социализму».
Толстому казалось, что социализм не может победить потому, что капиталистический строй не учит рабочих трудиться сообща друг для друга, а, наоборот, «научает их зависти, жадности — эгоизму». Коренное улучшение жизни рабочих, «довольство» может быть достигнуто, по мнению Толстого, «только через свободное сообщение рабочих». А для этого рабочим надо «учиться общаться, нравственно совершенствоваться — охотно служить другим, не обижаясь на то, что не встречаешь возмездия» (стр. 85).
