ПСС. Том 53. Дневники и записные книжки, 1895-1899 гг. - [14]
2) Едва ли есть слово, к[оторое] употребляли бы в таких разнообразных, неопределенн[ых] и противуречивых значениях, как идеал. Идеал это та, по пути движения человечества начинающая открываться ему, истина. Это идеал для человечества. Но для отдельного человека это то, что начинает открываться ему и что может стоять далеко назади идеала человечества. Так идеал прошлого времени был в религиозной области — католической: покорность церкви и ее постановлениям; идеал в широком смысле протестантской: осуществление в жизни и мире учения Христа; в политической: прежде конституция, республика, теперь всемирное братство. — Пишу это и между тем думаю, что идеал имеет еще другое значение — недостижимого совершенства, присущего сознанию человека: идеальный круг и т. п. Думаю, что последнее определение есть точное, истинное, общее определение идеала, первое же прикладное — есть практическая степень приближения. Общий идеал многоугольника есть круг, прикладной идеал есть более сторонний многоугольник. Неясно и плохо.
3) Я часто говорю или пишу то, что я уже говорил или писал прежде и не могу вспомнить: писал ли, или говорил я это прежде или нет. И это бывает только в дорогих мне и кажущихся важными мыслях. Это происходит от того, что я не знаю и не могу вспомнить, что то, что я хочу выразить, открыто мне было до и после этой жизни.
4) Положение просвещенного истинным братолюбивым просвещением большинства людей, подавленных теперь обманом и хитростью насильников, заставляющих это большинство самим губить свою жизнь, положение это ужасно и кажется безвыходным. Представляются только два выхода и оба закрыты: один в том, чтобы насилие разорвать насилием, террором, динамитными бомбами, кинжалами, как делали это наши нигилисты и анархисты, вне нас разбить этот заговор правительств против народов; или вступить в согласие с правительством, делая уступки ему и, участвуя в нем, понемногу распутывать ту сеть, к[оторая] связывает народ и освобождает его. Оба выхода закрыты. — Динамит и кинжал, как нам показывает опыт, вызывают только реакцию, нарушают самую драгоценную силу, единственную, находящуюся в нашей власти — общественное мнение; другой выход закрыт тем, что правительства уже изведали, насколько можно допускать участие людей, желающих преобразовывать его. Они допускают только то, что не нарушает существенного, и очень чутки насчет того, что для них вредно, чутки п[отому], ч[то] дело касается их существования. Допускают же они людей, несогласных с ними и желающих преобразовывать правительства, не только для того, чтобы удовлетворить требованию этих людей, но для себя, для правительст[ва]. Правительствам опасны эти люди, если бы они оставались вне правительств и восставали бы против них, усиливали бы единственное сильнейшее правительств орудие — общественное мнение — и потому им нужно обезопасить этих людей, привлечь их к себе посредством уступок, сделанных правительств[ом], обезвредить их вроде культуры микробов — и потом их же употреблять на служение целям правительств, т. е. угнетение и эксплуатирование народа.
Оба выхода плотно и непробивно закрыты. Что же остается? Насилием разорвать нельзя — увеличиваешь реакцию; вступать в ряды правительств тоже нельзя, становишься орудием правительства. Остается одно: бороться с правительством орудием мысли, слова, поступков жизни, не делая ему уступок, не вступая в его ряды, не увеличивая собой его силу. Это одно нужно и наверно будет успешно. И этого хочет Бог и этому учил Христос.
5) Глядя на то, что делается во всех собраниях, на то, что делается на свете с условными приличиями и увеселениями, мне поразительно ясна стала, кажется, никогда еще не приходившая мне мысль, что кучей, толпой, собранием делается только зло. Добро делается только каждым отдельным человеком порознь.
—————
Допишу эту страничку, если буду жив, нынче вечером. За это время немного занимался катехизисом. Кажется мне теперь, что ошибка моя в нем в том, что я выставляю целью установление Царства Божья — цель спасения души. Последствие установления Ц[арства] Б[ожья] — Господи, прости меня, помоги мне. Помоги. Кончаю этот дневник нынче.
15 Февраля 1895. Бог помог мне; помог тем, что хотя слабо, но проявился во мне любовью, любовью к тем, к[оторые] делают нам зло. Т. е. единственной истинной любовью. И стоило только проявиться этому чувству, как сначала оно покорило, зажгло меня, а потом и близких мне, и всё прошло, т. е. прошло страдание.
Следующие дни было хуже. Она положительно близка была и к сумашествию и к самоубийству. Дети ходили, ездили за ней и возвращали ее домой. Она страдала ужасно. Это был бес ревности, безумной, ни на чем не основанной ревности. Стоило мне полюбить ее опять, и я понял ее мотивы, а поняв ее мотивы, не то, что простил ее, а сделалось то, что нечего было прощать. — Послал вчера в С[еверный] В[естник], и здесь печатают у ней и в Посреднике. Я написал и отдал три притчи.
ДНЕВНИК С 15 ФЕВРАЛЯ 1895 ПО 28 ОКТ. 1895 ГОДА.
15 Февраля 1895. Москва. Утро, встал усталый и не мог ничего работать. Приходил Ив[ан] Ив[анович] и Гольцев. Я отказал подписать петицию о законности в печати. Теперь 12. Помоги, Отец, исполнять твою волю на небе — в себе и на земле — в мире.
