ПСС. Том 52. Дневники и записные книжки, 1891-1894 гг. - [13]

И вот наука нашего времени, признавая реальность только в том, чтó не имеет ее, утверждая про себя, что она единая истина, изучает тени, гоняется за призрака[ми], толчется на одном месте, сама чувствуя, что что-то неладно и что надо как-нибудь обосновать человеческую жизнь, кот[орая], при строгой последовательности мысли, вся уничтожается, старается самыми нелогичными рассуждениями сделать невозможное — материальными законами объяснить духовную жизнь. Все эти Фулье, Вунты, Летурно делают это самое.

Вчера прочел место Diderot о том, что люди будут счастливы только тогда, когда у них не будет царей, начальств, законов, моего и твоего. — Теперь 11-й час.

[1 марта.] 27, 28 Фев. 1-е Марта 91. Я. П. Третьего дня ездил верхом в Тулу за лекарством и вечером за Левой, Таней и Мам[оновой]. — Утром мало писал; но как будто уяснилось. Вчера. Ездил в Тулу, отвозил Горбунова. Очень б[ыло] хорошо и с ним и ехать. Б[ыл] у Раевских. М[аша] хорошо живет. Вчера получил хороши[е] письм[а]. Особенно письмо Рахманова, на к[оторое] отвечал и дал письмо Горб[унову].

Нынче — с утра, после дурной ночи, много и ясно писал о непр[отивлении] злу. — Подвигаюсь. Вечером спал и читал Ибсена и Гейне.

Думал: 1) Ничто так ясно не показывает того, что жизнь наша истинная в самоотречении, как потребность, испытываемая многими (и мною), в жертве, в страдании. Стремление это бывает временами (и половое — временами), но оно тем не менее искренно и сильно. То, что оно бессмысленно, часто тем более подтверждает его естественность. 2. (забыл).

2 Марта 91. Я. П. — Пл[охо] писал. Почти ничего. И осудил вчерашнее. Приехали Сережа и Илья и Цурик[ов]. Умный и симпатичн[ый] чел[овек]. Вчера, разговаривая с Мам[оновой], хорошо уяснил себе бесцельность всяких не только филантропических пальятивов, но и социалистич[еских] организаций, как рабочие союзы и т. п. Дело всё в тех бедняках, у к[оторых] нет работы,³⁸ работа к[оторых] не дает им того, что им нужно для жизни. Это не попавшие на место, потерявшие место, дурные, ленивые, слабые, одержимые страстями, осрамившиеся работники. Это всё такие работники, к[отор]ым, при существующем положении рабочего рынка, нет работы, или нет нужной им платы за работу. Как ни поддерживай этих людей, их не удовлетворить, п[отому] ч[то] поддержка увеличивает их требования и самое число их (этих людей). Как ни улучшай положение рынка, т. е. как ни увеличивай плату за работу, их не удовлетворить и не уменьшишь их число. Эти люди суть те, к[оторые] при состязании остались за флагом. А пока будет состязание, будут люди, остающиеся за флагом, и потому всякие филантроп[ические] учрежден[ия] и улучшения положения рабочих не уничтожат этих остающихся за флагом. Чтобы их не б[ыло], нужно, чтобы не б[ыло] состязания: то, что я писал прежде, нужно, чтобы принцип борьбы заменился обратным: принципом жертвы — любви. — Теперь 12 ч[асов]. Л[ева] спит у меня; пойду спать.

3 М. Я. П. 91. Если б. ж.

[3 марта.] Жив. Много сплю. Не заболеть бы. И тупость мысли. Ничего не мог написать. Ходил гулять. Сыновья тут и Цурик[ов]. И скучно. Теперь 11 часов.

4 М. Я. П. 91. Если б. ж.

[4 марта.] Всё то же. Слабость и физич[еская] и умств[енная]. Даже и работать не хочется. Сапоги шить. Читал статью Чижа о нравственности сумашедших. Очень дурно написано, но с прекрасным настроением. Нравственность есть высшая способность. Строго говоря: высшая есть способность, так он говорит, видеть идеал и направлять к нему свою жизнь. Следующая есть способность альтруизма — опять его словами, следующая есть способность жертвовать сейчасной пользой, выгодой, будущей. — Ошибочно то, что он считает, что нравственность в зависимости от здоровья нерв и есть избыток силы. Это неправда: скорее можно сказать, что нравственная (духовная) сила дает силу, здоровье нерв. А откуда приходит эта сила? —

5 Мр. Я. П. 91. Встал рано, написал прошение Курзику. Ходил. Молюсь. Очень тяжело мне б[ыло] нынче. С[оня] говорит о печатании, не понимая, как мне это тяжело. Да, это я особенно больно чувствую, п[отому] ч[то] мне на душе тяжело. Тяжела дурная барская жизнь, в к[оторой] я участвую. — Ничего не писал. И не принимался. Читаю Grunland’a. Не дурно, но старо, пошло. Думал: Я читал статью Козлова против меня, и мне не б[ыло] нисколько больно. И думаю, это от того, что последнее время много мне б[ыло] уроков, уколов в это место: притупилось, замозолилось, или, скорее, я немного исправился, стал менее тщеславен. И думаю, как же благодетельна не только физич[еская], но нравственная боль! Только она и учит. Всякая боль: раскаянье дурного дела как нужно; если не мне уж самому, то другим, кому я скажу. Так это со мной. Все страдания нравственные я хочу и могу сказать людям. Думал о себе, что для того, чтобы выдти из своего тяжелого положения участия в скверной жизни, самое лучшее и естественное написать то, что я пишу и хочу, и издать. Хочется пострадать. Помоги, Отец. — Теперь 11. Иду наверх и спать.

6 Мр. Я. П. 91. Е. б. ж.

Нынче 9 Марта. Я. П. 91. Все три дня писал, хотя немного, но толково, и подвигаюсь. Кажется, кончаю 4-ю главу. Лева б[ыл], уехал вчера. Накануне его отъезда б[ыл] разговор о наследственности. Он настаивал, что она есть. Для меня признание того, что люди не равны в leur valeur intrinsèque,