Лег в 11 и встал опять рано. Ходил на чулочную фабрику. Свистки значат то, что в 5 мальчик становится за станок и стоит до 8. В 8 пьет чай и становится до 12, в 1 становится и до 4. В 4>1/>2 становится и до 8. И так каждый день. Вот что значат свистки, кот[орые] мы слышим в постели.
Читал Конф[уция]. Надо сделать это общим достоянием. После завтрака поехал верхом к Бирюлеву. Езда верхом мне стала прямо неприятна — что-то тщеславное вызывается и удаляет от общения с людьми. Обедал Кост[енька]. Я невольно переменился к нему. Не могу теперь не выражать в обращении своей веры. Не даром «церемония» — propriety — обращения с людьми есть>68 целое учение. 1) Этика — основы нравственности и 2) приложение этих основ — обращение с людьми. — Вечер шил башмаки — хорошо. Запоздал — пришли племянницы и Леонид. Пошел c ними пить чай. И до того гадко, жалко, унизительно стало слушать особенно бедную, умственно больную Таню, что ушел спать. Долго не мог заснуть от грусти и сомнений и молился Богу — так, как я никогда не молился. Научи, избави меня от этого ужаса. Я знаю, что я молитвой выражал только подъем свой. И странно, молитва исполнена. Пришли в голову «Записки не сумашедшего». Как живо я их пережил — что будет? Г-жа Бер прислала свой перевод — прекрасный, — читал.>69 Тщеславие, сказал Леониду, что б[ыл] болен от смерти женщины (2). Как удивительно, что гнева — нет за>70 месяц почти.
[31 марта/12 апреля.] Не спал до 2-го, но встал в 7. Пошел в слесарную школу. Лучшее заведение в России. Если бы не вмешательство правительства и церкви. Читал От[ечественные] Зап[иски]. Болтовня Щедрина. Статья о сумашествии героев. Инерция — психологический закон. Всякое нововведение больно. Вывод ясен. Два закона: инерции и движения. Сумашест[вие], т. е. ненормальность, есть одно из двух — равноденствующая из двух его нормальность. Лишнее говорил о преподавании математики директ[ору] школы (1). Читал немецкий перевод. Очень хорош. Пошел к Леониду. Там Дьяков с дочерью. Мне очень грустно. Дома обед с Кост[енькой] очень тяжелый. Лег, заснул. Пришел Стахович. Шил башмак. Чай пить. Остался один с ней. Разговор. Я имел несчастье и жестокость затронуть ее самолюбие и началось. Я не замолчал. Оказалось, что я раздражил ее еще 3-го дня утром, когда она приходила мешать мне. Она очень тяжело душевно больна. И пункт это беременность (2). И большой, большой грех и позор. Почитал Конф[уция] и ложусь поздно.
От Урусова письмо — хорошее.
[1/13 апреля.] Встал рано. Взялся было за Евангелие — пересматривать всё и соединять, как приехал Урусов. Говорил с ним слишком поспешно. Пошел, но озяб и зубы заболели. Вернулся и лег. Обедали. Кисл[инский], Стах[ович]. Хотел заснуть, Урусов помешал. Пошел к Сереже за посудой. Дома собралась бестолковая толпа. Пели. Я напрасно просил петь (1). Ужасно поздно сидели. Нервы совсем ослабли. Чувство стыда и преступления. Урусов тверд и ясен. Она — мягкая и не злая.
[2/14 апреля.] Встал поздно. Комната уже была убрана. Говорил с Урусовым до 4. Она еще мягче — болезненная и смирная. Пошел к Вольфу. Обедал. Пришел Сережа — сначала раздраженный, потом мягкий и добрый. Шил сапоги. За чаем поговорили тихо и лег в 12>1/>2. Дурно то, что ничего не делал. Она забыла про свою злость и рада была, что я простил. И то лучше. Безумная жизнь страшно жалка.
[3/15 апреля.] Встал в 10. Читал Архив психиатрии. Молитва — обычное сумашествие. История богатого воспитанника пажесского корпуса. Coitus,>71>13 лет разврат. Милая, нежная натура и ее падение и погибель. Пришел Озмидов. Глаза у него болят. Он немного ослабел. Не знаю, хорошо ли, что слишком откровенно говорил ему о своем положении. Пошел с ним до Олсуфьевых. Там много говорил — проповедывал. И не сказал при всех о платье Ал[ександру] Петр[ович]у (1). Опоздал обедать. Пошел за товаром. Разговор с столяром — пророком: «отец дьякон читал, что земля вертится». Осуждает нынешний век и попов. Дома Репин. С ним очень хорошо говорил, за работой. Пришел Сережа из бани. Не дал спать, но хорошо, мягко говорил. Не оскорблялся.
[4/16 апреля.] Встал поздно. Зубы болят и лихорадка. Не могу работать головой. И не надо. Почитал и стал шить. В 3-м поехал в Музей. Стороженко встретил, он помнит работу. На Кузнецкий мост. Жандармы ограждают покупателей. Оттуда на Дмитровку. Репина картина не там. Дома лежал. Зубы и лихорадка. Вечер работал до второго часа сапоги. Очень тяжело в семье. Тяж[ело], что не могу сочувствовать им. Все их радости, экзамен, успехи света, музыка, обстановка, покупки, всё это считаю несчастьем и злом для них и не могу этого сказать им. Я могу, я и говорю, но мои слова не захватывают никого. Они как будто знают — не смысл моих слов, а то, что я имею дурную привычку это говорить. В слабые минуты — теперь такая — я удивляюсь их безжалостности. Как они не видят, что я не то, что страдаю, а лишен жизни, вот уже 3 года. Мне придана роль ворчливого старика, и я не могу в их глазах выйти из нее: прими я участие в их жизни — я отрекаюсь от истины, и они первые будут тыкать мне в глаза этим отречением. Смотри я, как теперь, грустно на их безумство — я ворчливый старик, как все старики.
