ПСС. Том 49. Записки христианина, дневники и записные книжки, 1881-1887 гг. - [19]

То, что сильно и велико, то ничтожно; то, что гибко и слабо, то важно.

————

Я сейчас перечел среднюю и новую историю по краткому учебнику.

Есть ли в мире более ужасное чтение? Есть ли книга, кот[орая] могла бы быть вреднее для чтения юношей? И ее-то учат. Я прочел и долго не мог очнуться от тоски. Убийства, мучения, обманы, грабежи, прелюбодеяния и больше ничего.

Говорят — нужно, чтобы человек знал, откуда он вышел. Да разве каждый из нас вышел оттуда? То, откуда я и каждый из нас вышел с своим миросозерцанием, того нет в этой истории. И учить этому меня нечего.

Так же как я ношу в себе все физические черты всех моих предков, так я ношу в себе всю ту работу мысли (настоящую историю) всех моих предков. Я и каждый из нас всегда знает ее. Она вся во мне, через газ, телеграф, газету, спички, разговор, вид города и деревни. В сознание привести это знание? — да, но для этого нужна история мысли — независимая совсем от той истории. Та история есть грубое отражение настоящей. Реформация есть грубое, случайное отражение работы мысли, освобождающей человечество от мрака. Лютер со всеми войнами и Варфоломеевскими ночами не имеют никакого места между Эразмами, Boétie, Rousseau и т. п.

Будь они лошади, коровы, люди, слоны, всё, что живет, ходит, плавает и летает, всё, что даже не двигается, как деревья и травы, всё это глаза разума. Всё образовано разумом. Мир есть глаз разума, и разум его основа. Разум есть единое сущее. Человек, отдаваясь разуму и служению ему, спускается из этого мира явлений в мир блаженный и свободный и становится бессмертным. —

Конфуций не упоминает о Шанг-ти — личном Боге, а всегда только о небе.

А вот его отношение к миру духовному: его спрашивают, как служить духам умерших. Он сказал: Когда вы не умеете служить живым, как вы будете служить мертвым? — Спросили о смерти: Когда вы не знаете жизни, что вы спрашиваете о смерти? — Спросили: знают ли мертвые о нашем служении им? Он сказал: если бы я сказал, что знают, я боюсь, что живые погубили бы свою жизнь, служа им. Если бы я сказал, что не знают, я боюсь, что совсем бы забыли о них. Вам незачем желать знать о том, что знают мертвые. Нет в этом нужды. Вы всё узнаете в свое время.

Что есть мудрость?

Искренно отдаваться служению людям и держаться дальше от того, что называют духовным миром — это мудрость.

Управлять значит исправлять. Если вы ведете народ правильно, кто посмеет жить неправильно?

Было много воров. Спросили: как от них избавиться?

«Если бы вы сами не были жадны, то вы бы деньги платили им, и они не стали бы воровать».

Спросили, хорошо ли для блага добрых убивать дурных?

«Зачем убивать? Пусть ваши желания будут добрые, и все будут добрые. Высшее всё равно как ветер, а низшее, как трава. Ветер дует, трава гнется».

Весь вопрос в том, что и кого считать высшим. —

Считать высшим, поднимать, уважать доброе.

Считать низшим, спускать, презирать злое — без сделок.

——————

[6/18 марта. Москва.] Переводил Лаоцы. Не выходит то, что я думал. Был Озмидов. Он бодро и бедно живет в деревне с семьей. Делал по деревне складчину для бедняка в параличе с семьей.

Не спал ночь. Лег перед обедом. После пошел походить и к Усову. Здоровый, простой и сильный человек. Пятна на нем есть, а не в нем. Он поддержал мое отвращение к обществу формальному, к которому приглашает письмо Щепкина. — Потом ходил по переулку. Приехали Фортун[атовы?], Юрьев, Лапатины. Бесполезно и недостойно провел вечер. — Вечер читал Сальяс о Кудрявцеве — прекрасно. Грехи: праздно и сластолюбиво весь проведенный день. Антипатия к Ф. Письма: от Щепкина — неясно и нехорошо по мотивам. От дамы, имевшей видения. От Ковалевского, Харьковского психиатра. —

[7/19 марта.] Читал о Конфуцие. Встал очень поздно. Ездил верхом до Аминева и назад. Все работают, только я гуляю. Обедали Варинька с мужем. Очень слаб был весь день. Вечер хорошо работал сапоги. Пришли Илья и Леля и очень весело работали. Посидели за чаем с старшими детьми. Прошел до Олсуфьева, отдал книги. И у Сережи — Кост[енька], Наг[орнов], Об[оленский]. Говорили, слава Богу, мирно.

Гр[ехи]: 1) Читал письмо Ролстону. — С[оня], не дослушав, стала запрещ[ать]. Я раздражился на мгновенье. 2) Встал лениво — не убрал комн[аты]. Сыну Сереже похвалился Усовым.

[8/20 марта.] Встал в 9, весело убрал комнату с маленькими. Стыдно делать то, что должно — выносить горшок. Задремал. Ходил к Барановским об Элен. — Бедный изломанный богатством — Барановский. Зашел к Сереже. Они пообедали. Дома обедал. Шил долго и приятно сапоги. В 11 к Сереже. Дружелюбно. Выпил вина больше обыкновенного. Не помню дурного.

А было много, хоть насмешки над Баянус[ом] и болтовня.

Письма — не интересн[ые]. Нет, — письмо Урусова — хорошее. Именно счастье, благо — истины.

Гр[ехи]. Хвастал Сер[еже] брату, что если бы хотел, нажил бы миллион, чтобы отдать Костиньке.

[9/21 марта.] Проспал до 12-го. Пришел Гуревич, эмигрант. Еврей. Хочет найти общее соединительное евреев и русских. Оно давно найдено. Иногда я грущу, что дрова не горят. Точно если бы они загорелись при мне, это бы не было явным признаком, что горят не дрова, а поджожки, и они не занялись. — Почитал о Китае и поехал верхом по городу. — Все работают, кроме меня. — Вечер слабость. Сапожник не пришел, был в бане и читал Лаоцы. Перевести можно, но цельного нет. — Сережа был с нами, добрый, милый. Был утром у колодочника. В подвале пристально, бодро работают и пьют чай. Все работают, кроме меня. Я сплю. Грехи: тщеславие, праздность. — Самарский мужик смущал, но разделался дружно. Письмо Черткова — вызывает написать о заповедях для народа. Кажется, что надо. Это захватило меня, но не знаю. Трогательное письмо из Киева от жены прокурора. Если бы это правда?