ПСС. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты - [283]

— Marie и то женит меня, — сказал он. — Тут есть ее друг, Жюли Корнакова, знаешь ее?

— Знаю, это не то, — сказал Pierre. — Я для вас не хочу mariage de raison,[3304] я хочу, чтобы вы ожили, и я знаю...

— Нет, мой друг, мне не должно об этом думать и я не думаю. Какой я муж, больной и слабый. Моя рана на днях опять открылась и меня Вилье посылает за границу.[3305]

— Вы будете на бале Л[ьва] К[ириловича] послезавтра? — спросил Pierre.

— Да, буду.

№* 106 (рук. № 89. T. II, ч. 3, гл. XVI).

<Князь Андрей вошел и увидал замирающую от р[адостного] в[олнения] Наташу. Он прошел с ней первый круг.

Струя поэзии и молодости налетела на князя Андрея и охватила его, когда он обнял ее тонкий стан — быстрая, поворотливая, спешащая. На него нашел страх. Эта счастливая задыхающаяся девочка, голая, маленькая, с блестящими испуганными глазами была окружена и Б., и А., и З. — все ловили, искали ее. Одна минута, и она погибнет для него, а она его, наверно его — не может быть иначе. Она краснела, встречая его взгляд. А он не покидал ее ни минуты. Он танцовал с ней два котильона и мазурку. Он повел ее ужинать и, когда сняла перчатки, эти сухие, белые, пахучие руки, и отец подошел.

— О, как весело. Никогда так не было весело. — На этом же бале участь Pierr’a и его жены. Его делают камергером. С бала они поехали к Pierr’y и сели за вино.

А[ндрей]. — Всё вздор, душа моя, всё вздор, — он, как мальчишка, вскакивает и целует.

— Женись.

— Да, женюсь.

Pierre на другое утро рассказал то, что з[нал],[3306] рассказал Наташе, и приехал к Андрею рассказал.

— Что ты сделал. — Андрей взбесился. Однако он поехал проститься, признал свое намеренье и уехал за границу.>[3307]

* № 107 (рук. № 89. T. II, ч. 3, гл. XVI, XVII).

[3308] Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она ничего не видела, не помнила в эту минуту, но на лице ее не видно было ни малейшего замешательства. Она первая сказала несколько слов матери только для того, чтобы не стоять молча. Она не поспешно оглядывалась вокруг, не выказывая любопытства.[3309] Недалеко от нее стоял старичок[3310] посланник с серебряной сединой курчавых, обильных волос и, держа табакерку, смеялся и заставлял смеяться дам, окружавших его. Высокая, полная, необыкновенной красоты дама, спокойно улыбаясь, говорила с несколькими мущинами. Это была Hélène. Наташа восторженно любовалась ею и с грустью думала о своем ничтожестве в сравнении с этой красотой. Pierre шел, переваливаясь, через толпу, лениво опустив руки и с таким видом, как будто[3311] он шел по торгу, и пожимал всем руки направо и налево. Не доходя до Наташи, на которую он издалека взглянул своими близорукими глазами, он схватил какого-то молодого офицера за руку и сказал:

— Allez faire la cour à ma femme,[3312] — указывая на Hélène. Какой-то старый генерал подошел к Перонской, но скоро отошел, потом молодой человек тихо заговорил с ней. Наташа чувствовала, что спрашивают про нее. Борис подошел к ним и говорил с графиней. Приехали две девушки блондинки с матерью, на которой были огромные бриллианты. Вошел князь Андрей Болконский в полковничьем мундире и поразил Наташу своей уверенностью и элегантностью. Она вспомнила, что где то видела его. Мало двигались и говорили, ожидая приезда государя, и Наташа имела время делать наблюдения. Она всё наблюдала: и прически, и мундиры, и отношения людей. По отношениям, взглядам она определяла[3313] для себя, кто принадлежал к самому высшему, высшему и среднему обществу, и мысль о том, какое они займут место, занимала ее. Из мущин, входивших в это время и стоявших близко, она причислила к высшему обществу четверых: Pierr’a, князя Андрея, секретаря французского посольства и еще кавалергарда необыкновенной красоты, вошедшего после других и с презрительным видом, заложивши руку за пуговицу мундира, ставшего почти в середине залы. Pierre, увидав Наташу, оставил офицера и стал проходить к Ростовым, но в это время всё надвинулось, опять раздвинулось, заговорило и, между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь, за которым шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь поскорее избавиться от этой первой минуты встречи.

Тут заиграли польской, всё зашевелилось, какой то молодой человек с растерянным видом попросил Наташу посторониться. Некоторые дамы, с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, бросились вперед. Мущины стали подходить к дамам и строиться в пары польского. Всё расступилось и государь, улыбаясь, не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел опять из другой залы, за ним хозяин с Марьей Антоновной Нарышкиной, потом посланник, министры, генералы, которых называла Перонская, которая была не взята в польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, не взятых в танец, и что положение это было оскорбительно и что, ежели так она останется весь бал, только занимая место, и даром пропадет ее туалет, которым так восхищалась няня, то она будет несчастлива.

Она стояла, опустив свои тоненькие руки с веером и с мерно поднимающеюся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание и блестящими, испуганными, агатовыми глазками глядя перед собой, как подстреленная птичка, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни все важные лица, ни государь, на котор[ых] указывала Перонская, у нее была одна мысль: «Неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первых, неужели меня не заметят все эти мущины, которые теперь кажется и не видят меня и, ежели смотрят на меня, то с таким выражением, которое говорит: «а это не она, так и нечего смотреть». Нет, это не может быть», думала она. «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую и как им весело будет танцовать со мною».