ПСС. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты - [246]
Вечером старая графиня в кофте опять пустила к себе Наташу, которая была особенно оживлена после своего припадка застенчивости и, одевшись в старушечью кофту и чепец, сидела на горе из подушек и ораторствовала.
— Да, этот в моем вкусе, — говорила [Наташа].
— У тебя губа не дура, — говорила графиня.[3014]
Князь Андрей не остался гостить, а уехал на другой день утром. Он ехал один в своей коляске и думал, не переставая, о своей покойной жене. Он видел, как живое, перед собой ее лицо. «Что вы со мной сделали? », всё говорило это лицо, и ему тяжело и грустно было на душе.
— Да, есть надежда и молодость, — говорил он сам себе, — а я отжил, я кончил, я старик, — говорил он себе, но в это время,[3015] как он говорил себе это, он подъезжал к дому и проезжал[3016] Лысогорскую <дубовую> и березовую рощу, примыкавшую к самому дому. Когда он ехал еще в Корчеву, в этой роще, уже распустившейся, стоял один дуб еще голый, и он задумался над этим дубом. Была весна, ручьи уже сошли, всё было в зелени, береза уже была облита клейкой, сочной и пушистой зеленью, в лесу пахло теплой [?] свежестью.[3017] Около самой дороги, вытянув одну корявую нескладную руку над дорогой, стоял старый двойчатка дуб с обломленной корой на одной стороне двойчатки. Весь старый дуб с своими нескладными голыми [?] руками и пальцами [?], с своей столетней корой, обросшей мохом, с своими болячками и голо торчащими ветвями, казалось, говорил про старость и смерть. «И опять вы те же глупости, — казалось, говорил он соловьям и березам, — опять вы притворяетесь в какой то радости весны, лепечете свои старые, прискучившие, всё одни [и] те же басни про весну, про надежды, про любовь. Всё вздор, всё глупости. Вот смотрите на меня: я угловатый и корявый, таким меня сделали, таким я и стою, но я силен, я не притворяюсь, не пускаю из себя сока и молодые листья (они спадут), не играю с ветерками, а стою и буду стоять таким голым и корявым, покуда стоится».
Теперь, возвращаясь, князь Андрей вспомнил о дубе, совпадающем с его мыслями о самом себе, и он взглянул вперед по дороге, отыскивая старика с его голой, избитой рукой, укоризненно протянутой над смеющейся и влюбленной весной. Старика уже не было: пригрело тепло, пригрело весеннее солнце, размягчилась земля и не выдержал старик, забыл свои укоризны, свою гордость, все прежде голые, страшные руки уж были одеты молодой сочной листвой, трепетавшей на легком ветре, из ствола, из бугров жесткой коры вылезли молодые листки, и упорный старик полнее и величественнее и размягченнее всех праздновал и весну, и любовь, и надежды.
— Молодец [?], — подумал князь Андрей.
[3018] В первых числах апреля государь приехал к войску и, как говорила Анна Павловна и все в Петербурге, с свойственным ему величием души, он не хотел дать повода повториться упрекам за Аустерлиц и, живя подле армии, перенося все труды лагерной жизни, как частный человек, только одушевляя войско своим присутствием и предоставляя полную власть Бенигсену, назначенному главнокомандующим на место сумашедшего Каменского.
Государь жил в Бартенштейне.[3019] Армия стояла у Фридланда.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года и, укомплектовываясь в России, опоздала к первым действиям, стоял теперь в разоренной польской деревне. Денисов был не из тех офицеров, несмотря на свою известную храбрость,[3020] которые успевают по службе; он по прежнему командовал и тем же эскадроном гусар, которые, хотя и переменившись больше, чем наполовину, так же, как и прежние, не боялись его,[3021] но чувствовали к нему детскую нежность.
Nicolas был тем же субалтерн-офицером, хотя и поручиком, в эскадроне Денисова.
Когда Nicolas вернулся на перекладной из России и застал Денисова в его походном архалуке, с его походной трубкой, в избе, с раскиданными вещами и по старому грязного, мохнатого и веселого, совсем не такого припомаженного, каким он его видал в Москве, и они оба обнялись, они поняли, как не на шутку они друг друга любят. Денисов расспрашивал о домашних и особенно о Наташе. Он не скрывал перед братом, как нравилась ему его сестра. Он прямо говорил, что влюблен в нее, но тут же (как ничего неясного не было с Денисовым) прибавлял:[3022]
— Только не про меня, не мне, старой вонючей собаке, такую прелесть назвать своею. Мое дело рубиться и пить.[3023] А люблю, люблю, и всё тут, и вернее рыцаря не будет у нее, покуда меня не убили. За нее готов изрубить всякого и в огонь и в воду.[3024]
Nicolas, улыбаясь, говорил:
— Отчего же? Коли она тебя полюбит.
— Вздор, не с моим рылом. Стой, б’ат, слушай. Я тут один жил — скука! Вот ей стихи сочинил. И он прочел:[3025]
