ПСС. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты - [239]
— Это ты, голубчик,[2945] — сказал князь Андрей. И при этих словах Pierr'a поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах [и] лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый,[2946] которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Pierre, расспрашивая и рассказывая, не переставал наблюдать и удивляться происшедшей перемене. Не то, что он похудел, побледнел, возмужал, но взгляд этот и морщинк[а] на лбу выражали сосредоточение на чем то одном <и> долго поражали, пока он не привык, отчуждая, поражали Pierr'a.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог установиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор[2947] стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о[2948] прошедшей кампании, о ране, о болезни, о планах[2949] на будущее (о смерти жены А[ндрея] Pierre не говорил), на вопросах князя Андрея о женитьбе, разрыве, дуэли и масонстве. (Они не писали друг другу, не умели. Как князю Андрею наполнить четыре пол листика. Один только раз Pierre писал рекомендательное письмо Долохову.)
Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Pierre во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в суждениях князя Андрея, к которым часто примешивалась[2950] грустная насмешка над всем, что[2951] прежде составляло его жизнь — желания, надежды счастья и славы.[2952] И Pierre начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро неприличны. Ему совестно было высказывать все свои новые масонские мысли и поступки, и он сдерживал себя.
— Служить я больше не буду никогда, — сказал князь Андрей. — Я ли не гожусь для нашей службы или служба не годится для меня — я не знаю, но мы не пара. Я даже думаю, что не гожусь я. — Он улыбнулся. — Да, мой дружок, много, много мы изменились с тех пор, гордости ты во мне [не] найдешь теперь. Я смирился. Не перед людьми, потому что[2953] они большей частью хуже меня, но перед жизнью смирился. Сажать деревья, воспитывать ребенка, для забавы упражняться в умственной игре, коли это забавляет кое как меня (вот видишь, читая Монтескье, делаю выписки. Зачем? Так, время убиваю). Вот они, — он указал на мужиков с песком, — тоже делают и хорошо.
— Нет, вы не изменились, — сказал Pierre подумав. — Ежели у вас нет гордости честолюбия, у вас та же гордость ума. Она то и есть гордость, и порок и добродетель.
— Какая же гордость, мой друг, чувствовать себя виноватым и бесполезным, а это я чувствую и не только не ропщу, но доволен.
— Отчего виноватым? — Они были уже в кабинете в это время. Андрей указал на чудесный портрет маленькой княгини, которая, как живая, смотрела на него.[2954]
— Вот отчего, — сказал он, размягченный присутствием милого ему человека; губа его задрожала, он отвернулся.[2955] Pierre понял, что Андрей раскаивался в том, что он мало любил свою жену, и понял, как в душе князя Андрея это чувство могло дорасти до страшной силы, но он[2956] и не понимал, как можно было любить женщину.[2957] Он замолчал.
— Ну вот что, моя душа, — сказал князь Андрей, чтоб переменить разговор. — Я здесь на биваках. Я приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к старику и к[2958] моему мальчишке. Он там у сестры. Я тебя познакомлю с[2959] ними. Мы поедем после обеда.[2960]
За обедом зашел разговор о женитьбе Pierr'a.[2961] Андрей спросил его, как это случилось. Pierre покраснел багрово, опять так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо заговорил:
— После, после, я вам расскажу когда нибудь. — Он задыхался, говоря это. Андрей вздохнул и сказал, что то, что случилось, должно было ждать, что счастливо, что так кончилось и что Pierre удержал еще какую нибудь веру в людей.[2962]
— Да, мне очень, очень жаль тебя.
— Да всё это кончено, — сказал Pierre, — и какое счастье, что я не убил этого человека. Этого бы я век не простил себе.
Князь Андрей улыбнулся.
— Э, на войне бьют таких же людей,[2963] — сказал он. — И все находят это очень справедливым. А убить злую собаку даже очень хорошо. Eh, mon cher, то, что справедливо и несправедливо — не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым. Надо только жить так, чтоб не было раскаяния. Правду J[oseph] M[aistre] сказал: «Il n'est dans la vie que deux maux bien réels: c'est le remords et la maladie. Et il n'est de bien que l'absence de ces maux».[2964] Жить для себя, избегая только для себя этих двух зол, вот вся моя мудрость теперь.[2965]
— Нет, я жил только для себя, — начал Pierre, — и этим я только погубил свою жизнь. Нет, я с вами не могу согласиться. Нет, только теперь я начинаю понимать всё значение христианского учения любви и самопожертвования. — Андрей молча глядел своими потухшими глазами на Pierr'a и кротко, насмешливо улыбался.
— Поедем скорее к сестре, к княжне Марье, с ней вы сойдетесь. Вот, душа моя, какая разница между нами.
