ПСС. Том 1 - [150]
Перейдём к V главе. Автор даёт тут общую характеристику «народничества, как экономического мировоззрения». «Народники», по мнению г. Струве, «идеологи натурального хозяйства и первобытного равенства» (167).
С такой характеристикой невозможно согласиться. Мы не станем здесь повторять доводов, приведённых в I главе, в пользу того, что народники – идеологи мелкого производителя. Там было уже показано, как именно материальные условия жизни мелкого производителя, его переходное, срединное положение между «хозяевами» и «рабочими», – порождают и непонимание классовых противоречий народниками и странную смесь прогрессивных и реакционных пунктов их программы.
Здесь добавим только, что первой, т. е. прогрессивной, своей стороной русское народничество сближается с западноевропейским демократизмом, и потому к нему целиком приложима гениальная характеристика демократизма, данная свыше 40 лет тому назад по поводу событий французской истории:
«Демократ, представляя мелкую буржуазию, т. е. переходный класс, в котором взаимно притупляются интересы двух классов, – воображает поэтому, что он вообще стоит выше классового антагонизма. Демократы допускают, что против них стоит привилегированный класс, но вместе со всем остальным населением нации они составляют народ. Они стоят за народное право; они представляют народные интересы. Поэтому им нет надобности исследовать интересы и положение различных классов. Им нет надобности слишком строго взвешивать свои собственные средства[310]… Если оказывается, что их интересы не заинтересовывают, что их сила есть бессилие, то виноваты тут либо вредные софисты, раскалывающие единый народ на различные враждебные лагери[311]… либо всё рухнуло из-за какой-нибудь детали исполнения, либо, наконец, непредусмотренная случайность повела на этот раз к неудаче. Во всяком случае демократ выходит из самого позорного поражения настолько же незапятнанным, насколько невинным он туда вошёл, выходит с укрепившимся убеждением, что он должен победить, что не он сам и его партия должна оставить старую точку зрения, а, напротив, обстоятельства должны дорасти до него» (ihm entgegenzureifen haben. «Der achtzehnte Brumaire u. s. w.», s. 39)[312].
О неправильности той характеристики народников, которая видит в них идеологов натурального хозяйства и первобытного равенства, говорят приведённые самим автором примеры.
«Как курьёз следует отметить, – говорит г. Струве, – что г. -он до сих пор называет Васильчикова либеральным экономистом» (169).
Если брать это наименование по существу, то оно вовсе не курьёзно. Васильчиков ставит в свою программу дешёвый и широко распространённый кредит. Г-н Николай – он не может не видеть, что на почве капиталистического общества, каково русское, кредит только усилит буржуазию, поведёт к «развитию и упрочению капиталистических отношений» («Очерки», с. 77). Васильчиков, как и все народники, своими практическими мероприятиями представляет интересы одной лишь мелкой буржуазии. Курьёзно тут разве только то, что г. -он, восседая рядом с публицистами «Русского Богатства», «до сих пор» не видит, что они представляют из себя совершенно таких же маленьких «либеральных экономистов», как и кн. Васильчиков. Теория утопизма легко мирится на практике с мещанскими прогрессами. Ещё более подтверждает такую квалификацию народничества Головачёв, сознающий бессмысленность поголовного надела и предлагающий «дешёвый кредит для рабочего люда». Критикуя эту «изумительную» теорию, г. Струве обращает внимание только на её теоретическую вздорность, но не замечает как будто бы её мелкобуржуазного содержания.
Нельзя не остановиться ещё, по поводу V главы, на «законе средних потребностей» г. Щербины. Это важно для оценки мальтузианства г. Струве, которое рельефно выступает в VI главе. «Закон» состоит в том, что при группировке крестьян по наделу получается очень мало колеблющаяся (по группам) средняя величина потребностей крестьянской семьи (т. е. расходов на разные нужды), причём расходы г. Щербина расчисляет на 1 душу населения.
Г. Струве с удовольствием подчёркивает, что этот «закон» «имеет огромное значение», так как, дескать, подтверждает «общеизвестный» закон Мальтуса, что «благосостояние и размножение населения определяется доступными ему средствами существования».
Непонятно, почему обрадовался этому закону г. Струве. Непонятно, каким образом можно усматривать «закон» да ещё с «огромным значением» в расчётах г. Щербины. Очень естественно, что при не особенно больших различиях в образе жизни отдельных крестьянских семей мы получаем мало колеблющиеся средние, если разобьём крестьян по группам, особенно если за основание при делении на группы возьмём размер надела, не определяющий непосредственно благосостояния семьи (так как надел может быть сдан, а может быть и ещё арендована земля) и достающийся одинаково и богатому и бедному крестьянину, владеющим одинаковым числом окладных душ. Расчёты г. Щербины только и доказывают, что он избрал неудачный приём группировки. Если г. Щербина видит тут какой-то открытый им закон, – то это совсем странно. Не менее странно усматривать тут подтверждение закона Мальтуса, как будто бы по величине надела можно было судить о «доступных крестьянину средствах существования», не принимая во внимание ни аренды, ни «заработков», ни экономической зависимости крестьянина от помещика и скупщика. – По поводу этого «закона» г. Щербины (изложение его у г. Щербины показывает, что сам автор «закона» придаёт невероятно большое значение своим ровно ничего не доказывающим средним цифрам) г. Струве говорит:
