ПСС. Том 06. Казаки - [58]

Въ серединѣ его рѣчи Кирка, выпившій тоже водки и все молчавшій, вдругъ вмѣшался и тоже по-татарски сталъ о чемъ-то горячо спорить. Чеченецъ наконецъ вскочилъ, подошелъ къ двери; Кирка, видимо испуганный, замолчалъ, но старикъ удержалъ его и уговорилъ, и Чеченецъ сѣлъ опять на свое мѣсто и молча сталъ ѣсть хлѣбъ, сухаго сазана и каймакъ, который досталъ старикъ.

Кирка ѣлъ и пилъ много и все молчалъ, только его блестящіе черные глаза безпрестанно вопросительно смотрѣли то на Ерошку, то на Чеченца. Старикъ только теперь разсмотрѣлъ его хорошо. Первое, что его поразило, была голова, обритая по татарски и голубоватой щетиной выставлявшаяся надъ лбомъ подъ заломленной папахой. Борода, которой еще почти не было у него тогда, была пальца въ два длины, черная и подбрита по-татарски, усы подстрижены. Но не эти перемѣны поражали въ немъ; полныя румяныя щеки втянулись и потемнѣли, сдѣлались такими же бурыми, какъ лобъ и руки, на лбу между бровей была кривая морщина, которой прежде вовсе не было, и все лицо его было такое страшное и невеселое, что нельзя бы было узнать его, ежели бы не тѣ же почти слитыя черныя брови и эти Киркины большіе глаза, безпрестанно бѣгающіе по голубовато бѣлымъ бѣлкамъ. —

Они оба были усталы, это было видно. Чеченецъ легъ въ углу, гдѣ ему постелилъ Ерошка, а самъ дядя то......

* В. ЧАСТЬ 3-я.

15 Февраля 1862 г.

Глава 1-я.

Прошло три года съ тѣхъ поръ, какъ Кирка пропалъ изъ станицы. Олѣнинъ служилъ все еще въ томъ же полку и стоялъ съ ротой въ той же станицѣ. — Онъ и жилъ даже на старой квартирѣ у дяди Ерошки. Марьянка жила рядомъ одна въ хатѣ своего мужа, только хата эта была заново покрыта камышемъ, подправлена; и никто уже не удивлялся въ станицѣ, что Олѣнинъ цѣлые дни проводилъ въ Марьяниной хатѣ и что, входя къ Олѣнину, заставали Марьяну, которая сидѣла у печки.

Впрочемъ все въ станицѣ было по старому. Дядя Ерошка жилъ на старомъ мѣстѣ въ избушкѣ, также, какъ и три года тому назадъ, дни и ночи проводилъ въ полѣ съ ружьемъ, кобылкой и Лямомъ, также по вечерамъ приходилъ сидѣть на полу съ постояльцемъ.

Марьянка, какъ и отъ мужа, такъ и теперь, любила по вечерамъ и особенно по праздникамъ ходить къ мамукѣ помогать ей убирать скотину и съ ногами влѣзать на печку на старое дѣвическое мѣсто и молча въ темномъ углу щелкать сѣмечки.

Бабука Улита еще больше, чѣмъ прежде, жалѣла и ласкала дочь, но также, какъ и прежде, неутомимо и бодро трудилась и домохозяйничала.

Михаилъ Алексѣевичъ также изрѣдка пріѣзжалъ въ станицу, разрушалъ спокойствіе бабуки Улитки, всякой разъ мучалъ Оленина своимъ посѣщеніемъ и выпрашиваньями то вещей, то денегъ. Онъ ничего никогда не говорилъ Оленину о своей дочери, но какъ будто съ тѣхъ поръ, какъ Кирка бѣжалъ, признавалъ за собою какія-то права на Оленина.

Устинька была замужемъ и кормила уже второго ребенка. Теперь была ея очередь по праздникамъ сидѣть на бревнахъ, приготовленныхъ и все еще не употребленныхъ для станичнаго правленія, и глядѣть на молодыхъ дѣвокъ и казаковъ, водящихъ хороводы. Когда ея милое, теперь похудѣвшее лицо оживлялось той нѣжной улыбкой, это уже была не улыбка настоящаго, а улыбка воспоминанія.

Дампіони уже не было въ станицѣ, онъ былъ назначенъ годъ тому назадъ, ежели не ошибаюсь, въ помощники 2-го адъютанта товарища начальника штаба 2-го отдѣльнаго Закучукъ-Койсынскаго отряда. Милый Дампіони пріезжалъ иногда изъ штаба въ старую стоянку. Останавливался всегда у Устиньки, которая принимала его почти также, какъ бабука Улитка Михаила Алексѣевича, и выносила ему на столъ и каймаку, и печеную тыкву, и моченаго винограда. Мужъ ея былъ вѣстовымъ при Дампіони. Все казалось хорошо, но видно было, что она была больше увѣрена въ любви Дампіони тогда, когда она не подносила ему ни каймаку, ни винограду. Дампіони уже всегда былъ въ перчаткахъ на улицѣ, шашка у него была серебряная, часы были цѣлы, сертукъ на барашикахъ особенного штабнаго покроя. Онъ пилъ чихирь по прежнему и говорилъ Оленину, что его противъ воли взяли въ штабъ, но наивная улыбка самодовольства выдавала его. Видно было, что онъ въ заслугу себѣ считаетъ то, что, не смотря на свое новое назначеніе, онъ остается тѣмъ же для старыхъ друзей.

Батальонный командиръ былъ уже произведенъ въ подполковники, получилъ какую то саблю и съ тѣхъ поръ еще страннѣе дѣлалъ стратегическіе планы, говорилъ о литературѣ и электричествѣ и сдѣлался видимо небрежнѣе въ обращеніи къ Оленину. Старый капитанъ по прежнему жилъ у Степки, въ имянины задавалъ балъ и разъ въ три мѣсяца запиралъ на весь день ставни и писалъ домой письма. Съ Олѣнинымъ онъ въ эти три года сошелся еще ближе. Изъ казаковъ станичниковъ трое было убито за это время, — одинъ на тревогѣ и двое въ походахъ, одинъ былъ раненъ, одинъ старикъ умеръ, кто поженился, кто вышелъ замужъ; но вообще все было по старому. Та же была уютная живописная станица съ растянувшимися садами, плетеными воротами, камышевыми крышами, съ тѣмъ же мычаньемъ сытой скотины и запахомъ кизика и съ той же невысыхающей лужей по серединѣ. — Тотъ же пестрый, красивый народъ двигался по улицамъ; хоть не тѣ же, но такія же молодыя обвязанныя дѣвки съ звонкимъ смѣхомъ стояли по вечерамъ на углахъ улицъ и казачата гоняли кубари по площади. Въ молодыхъ толпахъ не видно было уже царицы дѣвокъ Марьянки, не слышно было Устиньки, Лукашка съ Киркой не подходили заигрывать съ ними. Дампіони съ Олѣнинымъ не выходили изъ-за угла съ мѣшкомъ пряниковъ, но та же молодая жизнь жилась другими лицами; была и новая Марьянка, и новая Устинька и новый Кирка, и новый прапорщикъ, только что выпущенный изъ 2-го кадетскаго корпуса, который, тщательно причесавшись, въ черкескѣ, рука объ руку съ молодымъ казацкимъ офицеромъ выходилъ въ хороводы.