Псинка - [7]
Малыши закопошились, тычась в него носом и, найдя, наконец, то, что им полагалось по чину, аппетитно зачмокали.
Дед Аким Васильевич недоуменно развел руками.
— Вот и подите же! Откуда тут быть котятам? — вслух размышлял он, покусывая белоснежный ус.
— Как откудова? — неожиданно выступила на сцену Анисья. — Да я самолично на прошлой неделе вон туда, за амбар, машинных котят выкинула. Наплодила, проклятая, полон дом кошек, пропасти на них нет. А Псинка, знать, подобрала. У, дуреха!.. — расплылась в широчайшую улыбку Анисья.
А Псинка вовсе не чувствовала себя дурехой.
Она благосклонно взирала на сосущее потомство и широким розовым языком нежно лизала брюшко одного из своих котячьих приемышей.
Так появилась в Дубках новая кошачья порода. Псинкины приемыши по внешнему, виду ничем не отличались от своих сородичей, но характером вышли какие-то чудные.
— Оглашенные! — говаривала про них Анисья и неизменно ухмылялась.
Они хвостом ходили за своей кормилицей, видимо, презирали обыкновенных домашних кошек и были в неразрывной дружбе со своими молочными братьями: ели с ними из одной плошки и целыми днями кучей валялись на солнце.
Замечательней же всего было то, что остальные дворовые псы, находившиеся в неизменной и непримиримой вражде с многочисленными дубковскими кошками, не только не выказывали вражды и неприязни к псинкиным котятам, но вскоре заключили с ними явно дружественный союз.
Теперь, когда прошло уже много лет с тех пор, трудно припомнить все, что случалось с Псинкой за время жизни ее в Дубках.
Но один случай запомнился мне накрепко, и им-то я и закончу свой рассказ.
Случилось это спустя года три после нашего с ней знакомства.
Дело было летом, кажется, в конце июня.
Как-то в полдень мы с Галкой по заведенному порядку кормили перед кухней собак.
По двору разносилось аппетитное чавканье. Псинка глодала большую жирную кость и урчала от удовольствия.
Вдруг во двор забежала маленькая черненькая собачонка.
Воровато оглянувшись и поджимая хвост, она метнулась туда, сюда и, с молниеносной быстротой подбежав к мирно обедавшим собакам, тяпнула их одну за другой — кого за ногу, кого за хвост.
Началась свалка. Обиженные псы с Псинкой во главе кинулись на обидчицу: собачонка оглянулась, лязгнула на них зубами и стремглав кинулась в лес.
Собаки взвыли, но остались на месте и испуганно поджали хвосты.
— Вот поганая! — возмутилась Галка, озабоченно осматривая пострадавших. — Тяпнула, словно дело сделала, и на утек.
Укусы оказались пустяковыми, и вскоре происшествие это забылось.
Прошло недели две.
Мы с Галкой шлялись у реки, собирали к обеду по маминому заказу молодой щавель.
Тут же бегала Псинка и огромная овчарка Муха.
— Что это с Мухой сегодня? — удивлялась Галка.
А Муха действительно вела себя странно.
Она то и дело подбегала к реке, точно испытывая жажду, тыкалась мордой в воду, но не пила, а хватала водоросли и, выплюнув их, громко, судорожно лаяла.
Псинка вела себя, как всегда — весело, но степенно.
По возвращении домой с Мухой произошло нечто странное.
По двору ходила курица.
Муха совершенно спокойно подошла к ней, неожиданно схватила ее за горло, удушила на наших глазах и, даже не взглянув на свою жертву, лениво ушла в тень.
Мама, наблюдавшая это через окно, с тревожным лицом вышла во двор и собственноручно посадила Муху на цепь.
— Что с Мухой, мама? — пристали мы.
— Не знаю — озабоченно пожала мама плечами. — Только не смейте подходить к собачнику. Неровен час…
Все произошедшее на наших глазах было так странно, что мы, вопреки обыкновению, послушались и к Мухе больше не подходили.
А она вела себя все странней и странней. Изредка хрипло лаяла и все что-то ловила в воздухе.
— Смотри, Муха бредит. И мух-то никаких около нее нет, а она ловит… — говорила Галка, издали наблюдая за собачником.
Дедушки Акима Васильевича, как на грех, не было дома — он должен был вернуться только к вечеру, но зато неожиданно, проездом в соседнюю земскую больницу, завернул в Дубки отец.
Явно встревоженный маминым рассказом, он сейчас же вышел во двор. Муха не вылезала из собачника, смотрела на него красными дикими глазами и, видимо, не узнавая, зловеще рычала.
С языка ее клочьями свисала белая пена.
— Бешенство, — словно припечатал отец и коротко скомандовал всем нам итти в дом.
Через минуту мы услышали выстрел, за ним другой, и все стихло.
Остальных собак отец тут же посадил на цепь и достал из дорожной аптечки шесть маленьких белых пилюль.
«Стрихнин», стояло на коробочке.
— Андрей Акимыч, помилосердствуй, — взмолилась мама. — Остальные пока еще здоровы. Как же здоровых-то… И Акима Васильевича нет. Без него невозможно!
Отец призадумался, взвешивая на ладони беленькие пилюли.
— Ну, ладно, — согласился он наконец. — Но если чуть что заметишь, трави без промедления, — добавил он сурово. — Никакой жалости быть не должно, тут не только мы, но и весь уезд в опасности.
Мама пообещала, и отец, наскоро напившись чаю, уселся на дрожки.
— Помни, ты дала мне слово, — серьезно крикнул он маме, выезжая за околицу. — Без жалости, и всех до последней.
Нас охватило отчаяние.
Мы знали, что таили в себе шесть белых пилюлек, и заранее оплакивали смерть верных друзей.
