Психотерапия и мировоззрение - [3]

Влечение никогда не изолированно, да его и невозможно изолировать. Оно всегда несет с собой архетипические, духовно окрашенные содержания. Влечение или, с одной стороны, обосновывается, или, с другой — ограничивается. Иными словами, влечение всегда и неизбежно сопрягается с чем-то вроде мировоззрения, каким бы архаичным, непрозрачным, сумеречным оно ни было. Влечение заставляет мыслить, и если не мыслят по доброй воле, то возникает компульсивное мышление. Ведь оба полюса души — физиологический и духовный — неразрывно связаны друг с другом. Нет одностороннего высвобождения влечений, а дух, оторвавшийся от влечений, обречен витать в пустоте. Такая связь с миром влечений вовсе не обязательно гармонична. Напротив, она заряжена конфликтами и несет страдания. Важнейшей целью психотерапии является не перевод пациента в' какое-то невозможно счастливое состояние — его нужно укрепить духом и научить с философским терпением переносить страдания. Целостность и полнота жизни требуют равновесия радости и страдания. Последнее неприятно, и люди, естественно, стремятся не думать о тех бедах и заботах, на которые обречен человек. Поэтому раздаются успокоительные речи об улучшении, движении к максимуму счастья. В них нет и проблеска мысли о том, что и счастье отравлено, если не исполнена мера страдания. За неврозом как раз очень часто скрывается естественное и необходимое страдание, которое люди не желают претерпевать. Яснее всего это видно на примере истерических болей, отщепившихся от той душевной боли, которую хотели избежать.

Христианская доктрина о первородном грехе, о смысле и ценности страдания имеет непревзойденное терапевтическое значение. Для западного человека она, без сомнения, куда больше подходит, чем исламский фатализм. Точно так же вера в бессмертие дает жизни непрерывный проток в будущее, что помогает избегать психические заторы и регрессии. Хотя для обозначения этих психологически значимых представлений используется слово "доктрина", было бы ошибочно полагать, будто речь здесь идет о произвольных, чисто интеллектуальных теориях.

Психологически это не подлежащий сомнению чувственный опыт. Позволю себе банальное сравнение: если я чувствую себя хорошо и привольно, то никто не докажет мне, что это не так. Логические аргументы отскакивают от факта чувственного опыта. К таким фактам принадлежат первородный грех, осмысленность страданий и бессмертие. Но их опыт харизматичен, никакое человеческое искусство не в силах к такому опыту принудить. Только безоговорочная самоотдача дает надежду на достижение такой цели.

На такую самоотдачу, однако, не всякий способен. Тут не существует никаких "ты должен", "обязан" — во всяком напряжении воли ударение неизбежно стоит на "Я", а тем самым достигается нечто противоположное самоотвержению. Титанам было не под силу взять штурмом Олимп, Христос не брал штурмом небо. Целительнейшие и душевно самые необходимые переживания — это та "труднодостижимая драгоценность", для достижения которой от обычного человека требуется необычайное.

Как известно, это чрезвычайное в практической работе с пациентами предстает как прорыв архетипического содержания, для усвоения которого недостаточны имеющиеся в распоряжении философские или религиозные мнения. Они просто не годятся для архаического символизма этого материала. Поэтому мы вынуждены обращаться к материалам дохристианских и внехристианских мировоззрений. Мы исходим при этом из того, что человеческое бытие не прерогатива человека западного типа, а белая раса не является богоизбранным видом homo sapiens. Да и некоторые нынешние коллективные явления непонятны без обращения к соответствующим дохристианским их предпосылкам.

В этом знали толк средневековые врачи, философия которых явно коренилась в дохристианском мире, причем была такой, что в точности соответствовала тому опыту, который и сегодня наблюдаем у наших пациентов. Эти врачи признавали, кроме света откровения, и lumen naturae* (Естественный свет (лат.).) в качестве независимого источника для врача, если переданная церковью истина оказывалась недействительной для самого врача или пациента.

К историческим исследованиям меня побудили практические причины, а не прихоть. Наша школьная медицина, подобно академической психологии и философии, не дает врачу ни нужного ему образования, ни средств для того, чтобы пониманием и делом встречать настоятельные требования психотерапевтической практики. Поэтому мы с готовностью пошли в школу, без робости по поводу нашего исторического дилентантизма, на выучку к тем врачующим философам далекого прошлого, для которых душа и тело еще не были растащены по разным факультетам. Мы являемся специалистами par excellence, но сама наша специальность требует от нас универсализма, фундаментального преодоления узкой специализации, чтобы слова о единстве тела и души не оставались лишь пустыми звуками. Если уж мы беремся врачевать души, то нам нельзя с закрытыми глазами проходить мимо того факта, что невроз не есть некая особая сущность — болезнетворно расстроена вся психика в целом. Потрясающим открытием Фрейда было то, что невроз представляет собой не просто симптоматическое образование, но вовлекает всю душу в функциональное нарушение. Важен теперь уже не невроз, а выяснение того, кто имеет невроз. Мы имеем дело с людьми, им мы и должны быть верны.