Психопат - [13]

Гиббонс закатил глаза к потолку. О Господи.

— Что значит — в моем возрасте? Мне тридцать девять. Это что? Старость, по-твоему?

— Через две недели, Майкл, тебе исполнится сорок. Пойми, ты уже не мальчик. А занятия боевыми искусствами — для молодых людей.

— Лоррейн, ты ведешь речь о том, чего не знаешь. Ты понятия не имеешь об айкидо.

— Пусть я не имею понятия об айкидо, но зато знаю тебя. Тебе до смерти хочется выдержать экзамен на получение черного пояса, ты готов пойти на любой риск. В том числе и остаться хромым. Господи, Майкл, ты никому ничего не докажешь.

— Лоррейн, я начинаю выходить из себя. Знаешь почему? Потому что тебе с моей матерью место в сумасшедшем доме. Ты, наверно, считаешь меня дураком. Думаешь, я собираюсь кому-то что-то доказывать? Я оперативник, черт побери. Меня пытались застрелить, заколоть, избить ногами, дубинкой, кулаками, рукояткой пистолета. Задавить машиной. Однажды какой-то псих в восточном Гарлеме хотел зарубить меня топором. Еще один тип попер с циркулярной пилой. Мне приходилось даже защищаться от сторожевых собак. И не один раз, а трижды.Так что мне ничего доказывать не надо. Я все уже доказал, сотни раз. Айкидо дает мне нечто совсем другое. Но, видимо, ни матери, ни тебе этого не объяснишь.

Лоррейн умоляюще сложила руки:

— Сделай попытку.

Ноздри Тоцци раздулись.

— Начнем с того, что айкидо дает мне покой. А ты сейчас действуешь наоборот.

— Ну извини, Майкл. Может, арестуешь меня за нарушение твоего покоя?

Голос Лоррейн взлетел до цыплячьего писка.

Гиббонс решил, что это становится скучным, и принялся ковырять в ухе.

— Не помешаю?

Гиббонс повернулся к двери. На пороге стоял Брент Иверс, помощник директора Манхэттенского отдела ФБР. Начальник явился проведать раненого подчиненного. Гиббонс выпрямился. Такие поступки принято считать проявлением трогательного внимания.

Массивная фигура Иверса почти полностью закрывала дверной проем. Массивными у него были и плечи, и голова, и нижняя челюсть. На висках изящно серебрилась седина, Гиббонсу казалось, он навел ее в салоне мужской красоты где-нибудь на окраине. Видимо, считая, что так он выглядит внушительнее, что седина производит впечатление ума и силы. Гиббонс находил в нем сходство с металлической фигуркой на капоте старого автомобиля — такой же серебристый и чопорный.

Иверс кивнул Лоррейн и Гиббонсу, потом властно уставился на Тоцци, с босой ступни которого свисал носок, будто колпак гнома.

— Как себя чувствуешь, Тоцци?

В вопросе его слышалось обвинение.

Тоцци сдернул носок и осторожно положил на пол.

— Отлично. Нога еще слегка болит и двигается плоховато, но оставаться здесь незачем. Поваляюсь пару дней дома на кушетке и буду вполне работоспособен.

Лоррейн метнула на него убийственный взгляд, но давать волю языку в присутствии Иверса не стала.

— Я разговаривал с твоим врачом, — сказал Иверс. — Он считает твою рану более серьезной.

Лоррейн просияла. Она приберегала этот довод до той минуты, когда брат заявит, что не желает отлеживаться в их квартире.

Иверс заговорил с суровой распорядительностью:

— Врач полагает, что несколько дней для поправки будет мало. Я сказал — это не проблема. Даю тебе месячный отпуск по состоянию здоровья. Нужно будет — продлю. Только используй это время для отдыха. Ясно?

Гиббонс увидел, как на челюстях Тоцци заиграли желваки. И на челюстях Иверса. Эти люди, мягко говоря, смотрели на некоторые вещи по-разному.

Тоцци считал Иверса бумажной душой и подхалимом, больше всего думающим о собственной внешности и карьере. Здесь он был прав, но Иверс, кроме того, являлся его начальником, и подчиненным требовалось с этим считаться. Эту истину Тоцци никак не мог усвоить.

Иверс считал Тоцци несдержанным, недисциплинированным агентом, сущим наказанием для Бюро. И тоже был прав. Но только Тоцци имел отвратительную привычку добиваться результатов, и это мешало Иверсу сделать то, что ему больше всего хотелось — уволить Тоцци.

Трение между этими людьми можно было сравнить с трением песчинки под створками моллюска. Раздражение нередко приводит к появлению жемчужины.

Если дать им волю, эти двое могли препираться до бесконечности, и Гиббонс решил вмешаться, пока они не вышли за рамки приличий:

— Полицейские разузнали что-нибудь о том грабителе?

Иверс сжал губы и покачал головой:

— Они обещали прислать мне рапорт, но сообщать, похоже, нечего. Эксперты произведут анализ пули, только не знаю, чего они этим добьются.

— Очевидно, не многого.

Замечание Гиббонса Иверс пропустил мимо ушей. Он ни в грош не ставил чужие мнения.

— Сыщики, которым поручено это дело, хотят поговорить с тобой, Тоцци. Они исходят из версии, что это не заурядное ограбление, и хотят узнать, есть ли у тебя какие-то враги.

Гиббонс и Тоцци дружно фыркнули.

Лоррейн нахмурилась.

Иверс уставился на них из-под густых бровей:

— Я сказал что-то не то?

Тоцци глянул на Гиббонса:

— Гиб, есть у нас враги?

— Только если считать всех деловых и приспешников в пяти семьях мафии. Сколько это будет? Полторы-две тысячи человек. Всего-навсего.

— Да, всего-навсего.

Лоррейн была близка к обмороку.

Иверс откашлялся, словно директор школы, призывающий к вниманию непослушных учеников.