Психология женщины - [25]
Каким бы ни был в индивидуальном случае исход дилеммы между недостаточным и чрезмерным выполнением условий, во всех особо острых случаях действуют два фактора – разочарование и запрет инцеста, – которые влекут за собой скрытую враждебность к мужу или жене, приводя к отчуждению от партнера и вынуждая его или ее невольно искать новый объект любви. Такова основная ситуация, создающая проблему моногамии.
Существуют и другие каналы для высвобожденного подобным образом либидо: сублимация, подавление, регрессивный катексис прежних объектов, отдушина, обретаемая в детях, но здесь мы их рассматривать не будем.
Надо признать, всегда имеется возможность того, что объектом нашей любви может стать любой другой человек. Впечатления детства и их вторичная переработка столь многообразны, что обычно они допускают выбор самых разных объектов.
Это побуждение к поиску новых объектов (опять-таки у вполне нормальных людей) может получить сильный импульс из бессознательных источников. Потому что, хотя брак и представляет собой исполнение инфантильных желаний, эти желания могут осуществляться лишь в той мере, в какой развитие субъекта позволяет ему или ей достичь подлинной идентификации с ролью отца или матери. Всякий раз, когда разрешение эдипова комплекса отклоняется от этой фиктивной нормы, мы сталкиваемся с одним и тем же явлением: в триаде «мать – отец – ребенок» данный человек в тех или иных основных моментах не расстается с ролью ребенка. В подобных случаях желания, проистекающие из такой инстинктивной установки, не могут быть непосредственно удовлетворены через брак.
Условия любви, вынесенные из детства, знакомы нам из работ Фрейда. Поэтому мне остается только напомнить о них, чтобы показать, каким образом внутренний смысл брака препятствует их осуществлению. Для ребенка объект любви неразрывно связан с идеей чего-то запретного; однако любовь к мужу или жене не только дозволена – за ней маячит зловещая идея супружеского долга. Соперничество (условием которого является наличие третьей, потерпевшей стороны) исключено самой природой моногамного брака; более того, монополия в нем – привилегия, гарантированная законом. Опять-таки бывает (но здесь с генетической точки зрения мы находимся на ином уровне, поскольку вышеуказанные условия восходят к эдиповой ситуации как таковой, в то время как те, о которых идет речь сейчас, можно проследить вплоть до фиксации на особых ситуациях, в которых с эдиповым конфликтом уже покончено), что вследствие генитальной неуверенности или соответствующей слабости в структуре нарциссизма у человека возникает навязчивое желание постоянно демонстрировать свою потенцию или эротическую привлекательность. Или, если имеют место бессознательные гомосексуальные тенденции, у субъекта возникает навязчивое желание искать объект того же пола. Что касается женщины, то она может достигнуть этого окольным путем: либо побуждая супруга к отношениям с другими женщинами, либо стремясь к таким отношениям, в которые была бы вовлечена другая женщина. Кроме того – а с практической точки зрения это, пожалуй, самая важная вещь, – там, где диссоциация в любовной жизни сохраняется, субъект вынужден сосредоточить нежные чувства не на тех объектах, которые вызывают чувственное желание.
Легко увидеть, что сохранение любого из этих инфантильных условий неблагоприятно для принципа моногамии; скорее это должно побуждать мужа или жену к поиску других объектов любви.
Такие полигамные желания, следовательно, вступают в конфликт с требованиями партнера моногамных отношений и с идеалом верности, который мы установили для себя в нашем сознании.
Рассмотрим сначала первое из этих двух требований, поскольку очевидно, что требование жертвы от кого-то другого – явление более примитивное, чем самопожертвование. Происхождение этого требования, вообще говоря, понятно – оно, несомненно, представляет собой оживление инфантильного желания монополизировать мать или отца. Претензия на монополию отнюдь не ограничивается лишь семейной жизнью (как и следовало ожидать, учитывая, что ее источник имеется в каждом из нас); напротив, это квинтэссенция любых полноценных любовных отношений. Разумеется, в браке, как и в других отношениях, такое требование выставляется исключительно из любви, но по своему происхождению оно столь неразрывно связано с разрушительными тенденциями и враждебностью к объекту, что зачастую от любви не остается ничего, кроме ширмы, за которой осуществляются эти враждебные тенденции.
При анализе это стремление к монополии раскрывается прежде всего как производная оральной фазы, в которой оно принимает форму желания инкорпорировать объект с целью исключительного им обладания. Часто даже при простом наблюдении оно выдает свое происхождение в той жадности обладания, которая не только запрещает партнеру какие-либо иные эротические переживания, но и порождает ревность к его или ее друзьям, работе и интересам. Эти явления подтверждают ожидания, основанные на нашем теоретическом знании, а именно, что в этом собственничестве, как и в каждой орально обусловленной установке, имеется примесь амбивалентности. Порой складывается впечатление, что мужчинам не только действительно удалось навязать своим женам наивное и тотальное требование моногамной верности, причем гораздо энергичнее, чем это удалось женам в отношении своих мужей, но что и само влечение к монополии у мужчин сильнее. И на то есть серьезные основания – мужчины хотят быть уверены в своем отцовстве, – но именно оральный источник требования и придает мужчине больший импульс, потому что, когда мать его кормила, он пережил, по крайней мере частичную, инкорпорацию объекта любви, в то время как девочка не может вернуться к соответствующим переживаниям в отношении своего отца.
