Психология религии - [35]

«Искусство, как и религия, основано на вере — на вере „в условность“. Зритель (слушатель, читатель и т. д.) должен временно верить в реальность изображаемых художником событий, верить в то, что „это было, и было именно так“. В свою очередь художник должен верить в свой вымысел, в то, что изображенное им действительно было, что его герои действительно жили и т. д. Иначе у него вряд ли выйдет что-либо путное.

И вера эта, как правило, противоречит знаниям. Пример: я сижу в кинозале и смотрю знаменитый шедевр режиссера Эйзенштейна „Иван Грозный“. И я, и остальные зрители на время сознательно идем на „самообман“, как бы не обращаем внимания на то, что говорят нам знания и органы чувств. Мы воспринимаем происходящее на экране как наблюдаемую нами действительность; мы словно переносимся в эпоху Ивана Грозного и делаемся свидетелями изображаемых на экране событий. А между тем разум говорит нам, что перед нами даже не разыгранная актерами сцена, а просто-напросто холст с меняющимся изображением. И на экране перед нами вовсе не Иван Грозный, умерший более 350 лет назад, а артист Черкасов, наш современник. И все сцены, происходящие на экране, были разыграны актерами и засняты после долгих репетиций и проб. А между тем мы воспринимаем события на экране как реально происходившие, словно мы — невольные свидетели сцен из жизни далекого прошлого.

И все потому, что мы, на время, заглушили в себе „голос разума“, поверили в реальность происходящего.

Возьмем трагедию Пушкина „Борис Годунов“. Никто не знает, был ли убит царевич Димитрий по приказу Годунова; большинство ученых нашего времени отвечает на это отрицательно. Но Пушкин в своей трагедии показал терзания убийцы-Годунова, он решил этот вопрос по-своему. И вот, читая (или смотря в театре) сцену, изображающую душевные муки царя Бориса, даже ученый-историк, знающий, что „этого не было“, должен — хоть на время — поверить в виновность Годунова, иначе он не может по-настоящему воспринять эту сцену. Поверить — вопреки своим знаниям, несмотря на то, что он, может быть, написал работу, доказывающую непричастность Годунова к убийству.

Более того, нередко полностью вымышленные герои начинают жить „полнокровной жизнью“: люди начинают верить в их реальность. Можно привести длиннейший список — от Отелло и Дон-Кихота до Шерлока Холмса.

Известно немало случаев, когда симпатии к вымышленному литературному герою доходят до курьезов. Одному из друзей Вальтера Скотта так полюбился герой романа „Айвенго“, что он заболел, когда герой этот погиб. И Вальтеру Скотту пришлось впоследствии „воскрешать“ этого героя, придумав малоправдоподобные обстоятельства его спасения. И таких примеров много… До сих пор я приводил примеры литературные и театральные, как наиболее яркие. Но ведь все вышесказанное относится и к другим видам искусства.

Можно исписать примерами еще не один десяток страниц, но думаю, что и так ясно — одной из главных черт искусства и его восприятия является вера в реальность происходящего. Причем вера эта нередко сливается с временной верой в „сверхъестественное“. Возьмем хотя бы „Фауста“. Большинство читателей (или зрителей) уверены в том, что черта нет; думаю, что и сам Гёте был далек от веры в то, что можно „продать душу“ черту. Однако на время чтения пьесы мы „забываем“ об этом и воспринимаем появление Мефистофеля как реальность.

Современный театр на известном этапе развивался под влиянием религии не только потому, что он вырос из древнегреческих „дионисии“, но и потому, что первые пьесы были неразрывно связаны с той же мифологией — уже в чисто литературном отношении.

Поэзия „обязана“ религии очень многим — и не только тематически, но и, прежде всего, тем, что поэтические произведения во многом используют элементы религиозной психологии. Нельзя представить себе поэтические произведения без олицетворений, к примеру».

Вот что я ответил ему на это письмо.

— Многое из того, что Вы пишете об искусстве, по моему мнению, верно. Неверным я считаю только попытку вывести искусство из религии и тезис: «Искусство, как и религия, основано на вере». Как и в записке, которую Вы прислали мне после лекции, так и в письме Вы называете верой то, что психологически ею не является. Я помню Вашу записку и свой ответ. Тогда Вы подменяли верой нравственное чувство. Теперь верой подменяете эстетическое чувство.

То, что мы видим на экране или на сцене, заставляет нас соприсутствовать с людьми и событиями. Мы их воспринимаем как в жизни и сами как бы присутствуем, как бы принимаем участие в разворачивающихся событиях. Это и есть эффект участия, который Вами так хорошо описан. Чем талантливей пьеса, игра актеров, работа режиссеров, тем этот эффект отчетливей.

Но при чем тут вера? Вы ведь сами считаете, что это какая-то другая вера — «вера на время». Причем эта «вера» доставляет эстетическое наслаждение. Эта «другая вера» просто «другое чувство» — эстетическое чувство, опирающееся на эффект участия. А историк, о котором Вы писали, отнюдь не изменял, хотя бы и на время, своего мнения об историческом Борисе Годунове и не начинал сомневаться в том, что написал верную статью. То, что его захватило, даже потрясло, просто не имело ничего общего с историческим Борисом Годуновым. Ведь это была игра. Это было «понарошке», как очень точно и образно говорят дети. Если он музыкален, он мог и фальшивую ноту услышать, и оригинальную трактовку отметить, и это могло не помешать впечатлению в целом.