Психология. Психотехника. Психагогика - [79]

В истории вражды других героев пьесы с Гамлетом (и в недоумении «реалистической» критики по поводу его поведения) и можно, вероятно, обнаружить ключ к вечной вражде того, что обыкновенно называется «жизнью», с тем, что называется «искусством». Это вражда завершенного, бывшего, неоспоримо и всеми видимого, очевидного – с возможным, рождающимся и невидимым. Творчество невидимо как будущее. Творчество понимается у Выготского не как один из видов специализированной деятельности человека (изготовление эстетических вещей) – но как общая антропологическая альтернатива человеку, обреченному на собственную наличную данность, на «возможное для него». На внутреннюю жизнь, сведенную к рефлексам и реакциям на разнообразные агрессии внешней среды и ранние травмы. На рост личности, который кончается, по существу, в раннем детстве. Тема искусства и тема Выготского – человек возможный. С определенной позиции это значит – человек невозможный.

Культурно-историческая психология как школа [125]

В своем по необходимости кратком выступлении я хочу сказать о некоторых принципиальных проблемах метода исторического исследования и, прежде всего, о предельных целях и ценностях исторической работы применительно к психологии и, ближайшим образом, к культурно-исторической теории Выготского.

Начну с той проблемы «объективности» исторического исследования, о которой так много говорили сегодня. Конечно, можно, в соответствии с привычным для нас выражением, пытаться и здесь выделять некий «сухой остаток», то есть, по сути, реализовывать столь привлекательный для обыденного сознания и подкупающий своей простотой и понятностью позитивистский подход. Но не оказывается ли такой «сухой остаток» только жалким мертвым прахом и не превращается ли при этом историк в «мертвеца, хоронящего мертвецов»? Такая ли история нужна жизни и может быть ответственной перед жизнью? Такая ли история – в нашем случае история психологии – нужна психологу в его попытке самоопределения в современной ситуации и в поиске путей к отвечающей этой ситуации Новой психологии? Нет, в случае исторического исследования предельной ценностью должна быть не объективность в обычном – по сути, в естественнонаучном – смысле слова, предлагающая получение знания о неких (мифических, конечно!) независимо от этих знаний и процедур их получения законосообразно существующих объектах, – такой предельной ценностью должна стать причастность исторической работы и самого историка Делу достижения действительной жизни и – в этом смысле – достижения реальности.

Выготский сегодня интересен для нас, поскольку, размышляя над тем, что он делал – именно делал – по своим предельным интенциям, а не писал или даже «изучал», мы можем пытаться – в своей уже, нынешней ситуации – искать свой путь, ибо «следовать» и тут значит: искать не следы учителя, но – то, что он искал – путь к Новой психологии, психологии действительной жизни и действительного человека. Именно тогда наши устремления совпадут с устремлениями самого Выготского: «История психологии, – записал он однажды, – есть, по существу, история борьбы за психологию в психологии». Все, что нужно – это вдуматься, продумать до конца эти удивительные слова. Конечно же, история борьбы за психологию в психологии – это, прежде всего, история борьбы за психологию человека в психологии. А далее вопрос: какого человека? Отвечая словами любимого героя Выготского: «человека в полном смысле слова»! То есть – «полного», «всего» человека, во всей полноте его существа и жизни, включая и духовные измерения. В рамках этого выступления я не имею возможности говорить более развернуто ни о таком понимании человека, ни о проистекающих из него требованиях, которым должна отвечать психология, ни, тем более, об основных ее особенностях и чертах. Что-то об этом можно найти в моем прошлогоднем выступлении на круглом столе в «Вопросах философии» [126] . Хочу сказать только, что Выготский не только указывает «путь» к этой Новой психологии действительного человека, но есть своего рода «пятая колонна» этой Новой психологии в психологии современной. Прежде всего, его ранние работы, такие как «Психология искусства» и, особенно, быть может, «Гамлет», представляют – пусть и эскизные – образцы и версии такой психологии. И я бы решился утверждать, что эти, наиболее важные для психологии сегодня работы Выготского по-настоящему еще не прочитаны. Будучи вынужден на этом и закончить выступление, я хотел бы сказать несколько слов по поводу понятия «школы». Я решительно не согласен с тем, что школа определяется «научной программой». Во всяком случае, то, что следовало бы связать с именем Выготского, можно рассматривать как «школу» в гораздо более глубоком и серьезном смысле, в том смысле, в котором это слово берется иногда по отношению к большим духовным движениям. Конечно, же «платонизм», к примеру, продолжал существовать и искусственно культивироваться еще многие столетия после того, как исчез живой духовный импульс, давший ему начало. Но если при этом и была еще «школа», то только в средневековом смысле «схоластики». И, в связи с этим, критический для историка по отношению ко всякому значительному движению вопрос состоит, прежде всего, в том, что представлял собой тот исходный духовный импульс, который дал движению «начало», а также и, быть может, прежде всего: существует ли и присутствует ли еще этот импульс сегодня? «Существует и присутствует», конечно, не как «вещь», но в том смысле, что он и для нас сегодня может быть – всегда заново – возобновлен и выведен – в этом-то как раз и должен участвовать сам историк! – в сегодняшний день, в нашу ситуацию. Может ли он лечь «во главу угла» и нашего собственного дела. Если, конечно, таковое есть у нас. Благодарю за внимание.