Психология. Психотехника. Психагогика - [65]

Однако если перейти к выработке и использованию некоторого иного типа знаний – знаний, которые выступают не в функции пассивного «отражения» жизни некоторого естественно существующего объекта, но – в особой инструментальной – психотехнической функции, то есть знаний, существующих прежде всего внутри самой же этой психотехнической практики, знаний, позволяющих получить особого рода – «экстеризованные» в знаниях – формы существования самого изучаемого процесса, знаний, в которых соответствующая психотехническая практика живет и осуществляется, только через них и благодаря им существуя, – то в такого типа знаниях можно уже будет не только фиксировать опыт этих практик и пытаться обеспечить его передачу, но, быть может, также – с опорой на них – пытаться решать задачу направленного развития практик.

Заключение. На пути к конкретной психологии человека

Они подобны плющу, который поднимается не выше деревьев, его поддерживающих, и даже часто, достигнув вершины их, спускается вниз; мне кажется, что подобно этому идет вниз, то есть спускается ниже уровня простого невежества, тот сорт учеников, который не довольствуется взглядами учителя, а подсовывает ему все, что возможно, – разрешение многих проблем, о которых он ничего не говорил и, быть может, никогда не думал. Эти люди пробавляются темными понятиями, с которыми можно очень удобно философствовать, очень смело говорить и бесконечно спорить; они кажутся мне слепцами, которые хотят без вреда для себя бороться со зрячим и для этой цели сходят в самую глубь совсем темного подвала; они должны радоваться тому, что я не издаю своих принципов философии, потому что они настолько просты и очевидны, что сделай я это, я, так сказать, открыл бы окна и напустил бы света в тот подвал, куда они спустились для того, чтобы драться.

Р. Декарт (Рассуждения о методе)

Если бы мы прочли каждое слово Платона и Аристотеля, то все же – без уверенности в собственном суждении не сделали бы и шагу далее в философии; обогатились бы только наши исторические сведения, а не наше знание.

Р. Декарт (Правила для направления духа)

Разделяемый большинством исследователей творчества Выготского предрассудок (который по убеждению этих исследователей является выражением действительно исторической точки зрения на его концепцию) состоит в том, чтобы рассматривать культурно-историческую теорию как шаг на пути к чему-то другому в контексте «непрерывного прогресса психологической науки». Это могут быть отдельные идеи и достижения современной психологии или же та или иная современная концепция в целом (скажем, «общепсихологическая теория деятельности» или «теория планомерного формирования умственных действий»). Чрезвычайно характерны в этом отношении некоторые работы, представленные в сборнике материалов конференции по Выготскому (Научное творчество Л.С. Выготского, 1981).

Между тем проницательными исследователями творчества Выготского все чаще фиксируется «неравномощность» культурно-исторической теории и тех концепций, «ступенькой» к которым она якобы является. Неравномощность – в пользу первой. Так, В.В. Давыдов ( Davydow , 1982), рассматривая отношение между культурно-исторической теорией и общепсихологической теорией деятельности, ставит под вопрос расхожее представление о теории деятельности как о теории, в которой основные идеи культурно-исторической психологии Выготского получили якобы свое современное развитие и разработку, резонно обращая внимание на то, парадоксальное с этой точки зрения обстоятельство, что в рамках этой «более развитой» теории (равно как, добавили бы мы, и в рамках других современных общепсихологических концепций) не оказывается, в частности, достаточных категориальных средств для адекватного анализа ее «предтечи», в силу чего в данном случае не удается применить методологический принцип «обратного хода», в соответствии с которым, как известно, «анатомия человека оказывается ключом к пониманию анатомии обезьяны». Культурно-историческая теория не есть такая «обезьяна» на пути к какой-нибудь современной теории, но – в лучшем для них случае – она должна рассматриваться как современный им «человек».

Но понимал ли сам Выготский истинное значение того, что он сделал в психологии? По-видимому, какое-то достаточно высокое сознание исключительности своего вклада в психологию, глубокая и твердая убежденность в верности избранного пути, отчасти даже – миссионерская одержимость и ощущение своей «призванности», ангажированности своим делом, о котором он нередко прямо так и говорит в нарицательной форме в письмах к соратникам: «что касается нашего дела», дела, о чистоте которого он почти болезненно печется, всякую угрозу которому или неудачу в осуществлении которого чрезвычайно остро переживает как свою личную (письмо к А.Р. Лурия от 26 июля 1927 г. и другие, письма к А.Н. Леонтьеву от 15 апреля 1929 г. и от 2 августа 1933 г.). И рядом с этим подчас соседствуют чрезвычайно резкие суждения и оценки уже сделанного, осознание «убивающей незначительности» того, что уже «успето» по сравнению с бесконечностью задач (письма к А.Н. Леонтьеву, рукопись 1929 г. – см.: